Николай рассмеялся:
— Ведь ты гений, Яшка! — и добавил: — Хоть и дурак…
Яков виновато вздохнул:
— Характер мой идиотский! Сам не понимаю, что на меня нашло. Вообще, ты напрасно мне в морду не дал — крепче бы запомнил!
— Ничего… Если сам понимаешь, что напрасно, — значит не напрасно. Забыли об этом! Все!..
Яков молча закурил и отвернулся.
… Мощная трехоска защитного цвета ехала по заснеженной волнистой полупустыне, то исчезая между валами, то появляясь на гребнях невысоких барханов.
В этих местах, на границе степи и бескрайной песчаной пустыни, раньше была база испытания атомных бомб. Испытания уже давным-давно не проводились, и в зоне оставалась только маленькая инженерная команда, поддерживающая порядок. Небольшой аэродром с бетонированной взлетной площадкой для реактивных самолетов выделялся на снежном поле серой двухкилометровой полосой. Вдали маячили домики служб, позади них, в нескольких километрах, находились старые блиндажи для наблюдений за взрывами. Машина проезжала мимо остатков испытательных построек: глинобитные стены были разрушены почти до основания, обломки кирпичей ровно сброшены взрывной волной в одну сторону.
Морозный резкий ветер бил в лицо. Машина ревела, буксуя в снегу. Наконец она пробралась туда, где на расчищенной от снега площадке стояло несложное устройство: небольшой, но многотонный цилиндрик из нейтрида и намертво соединенный с ним электродвигатель следящей системы. Внутри цилиндрика находилось около двух десятых грамма добытой из мезонаторов антиртути. Мотор должен был свинтить с цилиндрика герметическую крышку, чтобы в его пустоту через малое, с булавочный укол, отверстие вошел воздух и затем сгорел в огне ядерной вспышки.
Николай Самойлов стоял в кузове и следил, как с большого барабана быстро сматывается и ложится на снег длинная черная змея кабеля.
Когда он летел сюда, оставив Якина и Кованько на заводе добывать остальную антиртуть, в самолете его охватили сомнения. А что, если это вовсе не антиртуть? Может быть, просто ртуть, самая обыкновенная? Когда эта мысль впервые пришла ему в голову, он покраснел от стыда: тогда остановка завода и вся шумиха окажутся позорным и преступным делом.
Он очень устал, Николай Самойлов. В этой огромной белой степи он чувствовал себя маленьким человечком, на которого взвалили груз непосильной ответственности.
Горячка на заводе, потом эти полтора месяца, в которые было затрачено больше энергии и сил, чем за полтора года. Он измотался: впалые щеки, запавшие глаза, морщины на лбу от постоянных размышлений. Самойлов потрогал щеку — щетина. “Когда же я брился?”
Сомнения одолевали, терзали его. “А что, если это не минус-вещество? Собственно, на чем мы основывались? На очень немногом: небывалый сверхвакуум, мерцания… Не слишком убедительные доказательства для такого огромного открытия. Почему бы вакууму не возникнуть просто так: от хорошей герметизации и непрерывной работы насосов? Почему бы мерцаниям не возникнуть от того, что в эти капельки ртути (просто ртути) изредка попадали мезоны и вызывали свечение атомов? Ведь прямого доказательства еще нет. Может быть, у Голуба получилось одно, а у них совсем другое? Может быть… Бесконечные “может быть” и ничего определенного…”
Сегодня утром прилетела комиссия из центра: за исключением директора завода Власова, все незнакомые. Недоверчивое, как казалось Самойлову, внимание членов комиссии окончательно расстроило его. Вот и сюда он уехал, чтобы быть подальше от этого внимания, хотя прокладку кабеля можно было доверить другим инженерам.
Машина, тихо урча, остановилась у площадки. Из кабины вышел стройный даже в полушубке техник в очках, закурил папиросу:
— Товарищ Самойлов, киньте мне конец.
Николай снял с барабана конец кабеля, подал его, и сам слез с кузова. Техник снял перчатки, посмотрел на папиросу, засмеялся:
— Привычка!
— Что — курение? — не понял Николай.
— Да нет! Я бывший минер-подрывник. За послевоенные годы столько мин подорвал — не счесть! И всегда бикфордов шнур поджигал от папиросы. Удобно, знаете! С тех пор не могу к взрывчатке подойти без папиросы. Условный рефлекс! — Он снова засмеялся и потянул кабель к электродвигателю.
Николай огляделся: снег уходил к горизонту, белый, чистый. Кое-где из-под него торчали вытянувшиеся по ветру кустики ковыля. Шофер, пожилой человек с усами, вышел из кабины и от нечего делать стучал сапогом по скатам. Техник, что-то напевая, прилаживал кабель к контактам электродвигателя… Все это было так обыденно, что Николая снова охватили сомнения: не может быть, чтобы так просто произошло великое открытие.
Он подошел к закрепленному на врытой в землю бетонной тумбе цилиндрику, потрогал его пальцем. Так что же в нем: антиртуть или просто ртуть?.. На заводе он ставил манипуляторами этот цилиндрик в мезонную камеру и бросил в него свернутые из нейтрид-фольги охлажденные трубочки с примерзшими к ним блестящими брызгами, потом осторожно завинтил крышку. Черный бок цилиндрика ожег палец холодом. “Что же там?” Самойлов положил руку на диск соединительной муфты.
“А что, если… крутнуть сейчас муфту?” Страшное, опасное любопытство, как то, которое иногда тянет человека броситься под колеса мчащегося мимо поезда или с высокой скалы, на секунду овладело им. “Крутнуть муфту — и цилиндр откроется. В него хлынет воздух… И сразу все станет ясным…” Он даже шевельнул мускулами, сдерживаясь, чтобы не “крутнуть”.
— Товарищ Самойлов, все готово! — будто издалека донесся голос техника. — Можете проверить.
— Уф, черт! — Николай отдернул руку, оставив на морозном металле кусочек кожи. “Я, кажется, с ума схожу…”
Он подошел к технику, подергал прикрепленные к контактам кабели:
— Хорошо, поехали обратно…
Темно-серое с лохматыми тучами небо казалось из блиндажа особенно низким. В амбразурах посвистывал ветер, плясали снежинки. Члены комиссии подняли воротники пальто, засунули в карманы озябшие руки. Власов подошел к Николаю, тревожно посмотрел ему в глаза, но ничего не сказал и отошел. “А нос у него синий”, — бессмысленно отметил Николай. Его бил нервный озноб.
Председатель комиссии — академик из Москвы, грузный стареющий красавец, посмотрел на часы:
— Что ж, Николай Николаевич, если все готово, скажите несколько сопровождающих слов и начинайте…
Все замолчали, посмотрели на Самойлова. Ему стало тоскливо, как перед прыжком в осеннюю, леденящую воду.
