Танк пристроился в хвост очереди, Лиза-дубль заглушила мотор и жестом фокусника извлекла откуда-то сигареты и зажигалку.
— Перекур, — объявила она. — Застряли. Знаю я этот переезд.
— Ты разве куришь? — удивился Максим, до сих пор не замечавший за Елизаветой Второй такого греха.
— Еще и как! — с удовольствием сказала Лиза-дубль, доставая сигаретку и прикуривая. — Я ужасно злостный курильщик! И что бы ни твердило мне Министерство здравоохранения, я его слушать не стану!
Рассмеявшись, Максим тоже закурил, высунулся в окно танка и принялся оглядывать окрестности. Прямо перед ним расстилались чем-то засеянные поля, перемежаемые небольшими купами деревьев со светлыми серебристыми листьями, местами виднелись овражки, битком набитые кустами, а вдали, на горизонте, можно было рассмотреть невысокие горы мягких очертаний. Вдоль дороги тянулась канава, и по обе ее стороны пышно разрослись незатейливые травы, усыпанные цветами… бледно-голубые, белые, светло-малиновые, желтые пятна вписывались в зеленый фон естественно и просто… и ветерок ворошил растительную жизнь, вынося из ее гущи чистые свежие ароматы…
— Красиво, — вздохнул он, бросая окурок на дорогу. — Красиво…
— Да, места здесь неплохие, — согласилась Елизавета Вторая. — И люди тоже. Жаль, что не каждый может здесь прижиться.
— Почему? — повернулся он к ней.
— Ну… здесь жизнь слишком проста. Однозначна.
— Разве жизнь может быть простой и однозначной? — усомнился он. — Как-то странно звучит… ты ведь не об инфузориях говоришь, а о людях.
— Да, пожалуй, — согласилась Лиза-дубль. — В смысле — звучит странно. Только… да, тут трудно найти более подходящую формулировку.
— А ты ищи не спеша, — предложил он, подмигивая мадам Софье Львовне, по-прежнему пристально смотревшей вперед из-за спины Елизаветы Второй. Но мадам фривольностей не любила, и потому мгновенно прижала уши и зашипела. — Ну, ну… мадам, разве я позволил себе что-то лишнее? Извините.
Лиза— дубль хихикнула и, полуобернувшись назад, сказала:
— Соня, иди сюда.
И важная чернохвостка с явной охотой прыгнула на колени к Елизавете Второй и тут же громко замурлыкала.
— Надо же! — удивился Максим. — А я ни разу не слышал, чтобы она так мурчала!
— Она очень редко себе это позволяет, — пояснила Лиза-дубль. — Но мы ведь говорили о другом, правда? О простоте и сложности жизни… Вот что я имела в виду. Для любого человека его жизнь сложна — с его собственной точки зрения. Если даже человек занят только простенькой работой и домашними делами. Но это мне или тебе кажется, что его работа проста и незатейлива — ну, например, улицы он подметает, или в магазине чулки продает… но для него-то это не так! Он выкладывается, он напряженно думает, он использует весь свой умственный потенциал, чтобы справиться с делом. Потому что такой уж у него потенциал, что едва хватает на метлу или чулки. Ты понимаешь, о чем я?
— В общем, да, — задумчиво ответил он. — Смотрят мексиканские сериалы… ходят к друзьям в гости, чтобы вкусно поесть… приглашают друзей к себе, чтобы вкусно угостить… да, я понимаю… А если тебе нужно что-то другое — их это пугает. А страх выливается в раздражение. А раздражение перерастает в гнев…
— Вот именно, — подтвердила Лиза-дубль, заводя мотор и трогая танк с места, поскольку шлагбаум поднялся и очередь сдвинулась с места.
— Я что-то не заметил… вроде бы никакой поезд не проходил? — недоуменно спросил Максим.
— Такой уж тут переезд, — философским тоном ответила Елизавета Вторая. — Можно и час простоять, и два… а поезда не будет.
— Странно…
— В этих краях еще и не с таким встретишься, — пообещала Лиза-дубль.
И они поехали дальше.
В следующие полчаса Елизавета Вторая рассуждала на тему, совершенно Максиму незнакомую… ну, во всяком случае, в новой жизни он с этой темой практически не сталкивался. Лишь раз фантастическая Лиза произнесла слово «медитировать», вот и все… а теперь Лиза-дубль говорила именно о медитациях… и, наверное, тоже развивала собственную точку зрения, ведь она ко всему на свете подходила нестандартно… Она говорила о том, что входить в глубокое сосредоточение в городских условиях нельзя. Потому что глубокое сосредоточение — это чрезвычайно интенсивная работа сознания. А поскольку наш ум распределен по всему телу, а вовсе не сконцентрирован в голове (тут Максим полностью с ней согласился), то в состоянии сосредоточения он съедает весь кислород, находящийся в крови… и чем же эти потери восполнить? Воздух городов, даже небольших, провинциальных, чрезвычайно грязен. И в результате глубокой медитации человек получает лишь один-единственный результат: отравление. Это совершенно очевидно. Ведь любой человек умственного труда знает: после напряженной работы у него болит все тело…
Хотя Максим и не мог припомнить собственного опыта по этой части, он все же чувствовал правоту Лизы-дубль. Тем более, что фантастическая Лиза вроде бы тоже что-то говорила об этом… или он уже все перепутал?
Дорога, давным-давно растерявшая остатки асфальтового покрытия и превратившаяся в полосу плотно утрамбованной красной глины, скользила теперь между двумя стенами высоченных сосен, среди которых пристроились кое-где нарядные, но несколько худосочные березы. Встречный ветер влетал в танк, шуршал пакетами и мешками, и выскакивал наружу, наполнив внутреннее пространство синего чудища лесной влажноватой свежестью. Острые солнечные лучи, время от времени прорывавшиеся сквозь кроны сосен, сверкали в зеркале заднего вида, бросая отблески на лицо Елизаветы Второй, заставляя ее волосы вспыхивать прозрачным золотом… а за спиной Лизы-дубль выскакивала в эти мгновения черная бесформенная тень. И вдруг Максим вспомнил слова безумной Настасьи: «Сожги свою тень…»…длинные остроухие тени пляшут на кроваво-красной стене, огонь костра мечется под порывами ветра, стремящегося сдуть, унести пламя… замерзшая фотокамера жжет руки… но он должен зарядить новую пленку… кто-то стонет неподалеку, мучаясь телесной болью… а потом — взрыв… и его тело тоже скрючивается от боли, жгучей, невыносимой…
Он едва не врезался лбом в стекло перед собой — танк остановился слишком резко.
— Что с тобой? — спросила Елизавета Вторая.
— А? А… а не знаю. Опять что-то накатило… насчет теней, — запинаясь, проговорил он. — Не знаю.
— Безумная Настасья посоветовала тебе сжечь свою тень, помнишь?
— Да, вот как раз и вспомнил… но ты же не всерьез?
— Что — не всерьез?
— Ну, этот совет… что значит — сжечь тень? Это же просто нелепость, выскочившая из безумного, свихнувшегося мозга…
