Вся фигура этого человека дышала такою решимостью я выражала такую сильную волю, какой мне никогда не приходилось встречать.
— Повторите же! — начал я, обращаясь к капитану.
— Долой с корабля! — ответил пьяница. — Мой корабль не для зверей и тем более не для людей, которые хуже зверей. Вы должны убираться с моего судна, мистер. Если они не желают принять вас, то вы будете предоставлены воле ветра и течению. Но как бы ни было, вы пристанете к берегу вместе с вашими друзьями. Меня не увидят более на этом проклятом острове. Аминь. Я все сказал!
— Монгомери… — умолял я.
Скривив свою нижнюю губу, он кивнул головою по направлению к высокому старику, давая мне понять, что мое спасение в его власти.
— Погодите! Я сейчас поговорю за вас! — проговорил капитан.
Тогда начался между ними тремя любопытный спор. Я обращался попеременно ко всем троим, сначала к седовласому старику, прося его позволения пристать к берегу, затем к пьяному капитану, с просьбою оставить меня на корабле, и даже к самим матросам. Монгомери не раскрывал рта и довольствовался одним киванием головы.
— Я вам говорю, что вы уберетесь с корабля долой! К чорту закон! Я здесь хозяин! — повторял беспрестанно капитан.
Наконец, во время начавшейся сильнейшей брани, я вдруг остановился и удалился на корму, не зная, что предпринять.
Между тем экипаж с быстротою приступил к выгрузке ящиков, клеток и зверей. Широкая люгерная шлюпка была привязана к шкоту шкуны, и в нее спускали странный зверинец. Мне не видны были люди, принимавшие ящики, так как корпус шлюпки был скрыт от меня нашим судном.
Ни Монгомери, ни его собеседник не обращали ни малейшего внимания на меня; они были сильно заняты, помогая и распоряжаясь матросами, выгружавшими их багаж. Капитан также вмешивался, но очень неловко. У меня в мыслях являлись одни за другим самые безрассудные отчаянные намерения. Раз или два, в ожидании решения своей судьбы, я не мог удержаться от смеха над своей несчастной нерешительностью. Я не мог придти ни к какому решению, что делало меня еще более несчастным. Голод и потеря известного количества крови способны лишить человека всякого мужества. У меня не хватало необходимых сил, чтобы противостать капитану, желавшему меня выгнать, ни чтобы навязать себя Монгомери и его товарищу, Совершенно безучастно ждал я решения своей судьбы, а между тем переноска клади Монгомери в шлюпку шла своим чередом, я же был забыт.
Вскоре выгрузка была кончена. Затем меня, не оказавшего ни малейшего сопротивления, дотащили до шкафута, и в этот момент я увидел, какия странные лица находились вместе с Монгомери в шлюпке. Однако, последний не дожидаясь, быстро оттолкнулся от корабля. Между мною и ею образовалось широкое пространство зеленоватой воды, и я изо всех сил откинулся назад, чтобы не полететь вниз головою.
Люди, находившиеся в шлюпке, громко рассмеялись, и слышен бых голос Монгомери, ругавшего их. После этого капитан, его помощник и один из матросов привели меня к корме. Там все еще стоял на буксире челнок от судна «Dame Altière», до половины наполненный водою, в нем не было ни весел, ни провизии. Я отказался туда сесть и растянулся во всю длину на палубе. В конце концов, им удалось при помощи веревки — так как на корме не было лестницы — спустить меня в челнок и отвязать его.
Челнок медленно удалялся от шкуны.
В каком-то остолбенении смотрел я, как весь экипаж готовился к отплытию, и как шкуна спокойно переменила галс. Паруса затрепетали и надулись под напором ветра. Я пристально глядел на судно, накренившееся в мою сторону. Затем оно быстро исчезло из виду. Я не поворотил головы, чтобы следить за ним глазами, так как вовсе не надеялся на его возвращение. Усевшись на дно челнока, я в каком-то оцепенении созерцал тихое и пустынное море.
Итак, я снова находился в отчаянном положении, предоставленный воле стихии. Бросив взгляд через борт челнока, я заметил, что расстояние между мною и шкуной постоянно увеличивалось, причем на ней около перил виднелась голова капитана, осыпавшего меня насмешками. Обернувшись к острову, я увидел шлюпку, также уменьшавшуюся, по мере приближения ея к берегу.
Вдруг мне ясно представился весь ужас моего положения. Но было никакой возможности достигнуть берега, если только течение не пригонит меня к нему. Я еще не совсем оправился от лихорадки и недавнего голода и потому был близок к обмороку; в противном случае, у меня было бы больше мужества. Вдруг я принялся рыдать и плакать так, как мне не случалось плакать с самого моего детства. Слезы ручьем бежала из глаз. В припадке отчаяния я ударял кулаками по воде, наполнявшей дно челнока, и яростно бил ногами по его борту. Громким голосом молил я Провидение послать мне смерть. Я очень медленно подвигался к востоку, приближаясь к острову, и вскоре увидел шлюпку, переменившую галс и направлявшуюся в мою сторону. Она была сильно нагружена, и, когда подошла ближе, можно было различить широкие плечи и седую голову товарища Монгомери, сидящего на корме среди собак и различных ящиков. Он пристально смотрел на меня, не двигаясь и не говоря ни слова. Урод с черным лицом, скорчившись около клетки пумы на носу, также внимательно оглядывал меня своими дикими глазами. Кроме того, в шлюпке было еще трое людей — странные существа, похожие на дикарей, на которых яростно ворчали собаки. Монгомери правил рулем, подвел свое судно к моему и, наклонившись, привязал нос моего челнока к корме шлюпки. Итак, я был взят на буксир, потому что у них не было для меня места. Припадок отчаяния теперь совершенно прошел, и я довольно спокойно отвечал на обращение ко мне Монгомери при приближении. Я сказал ему, что челнок заполнен наполовину водою, и он передал мне черпак. В момент, когда веревка, связывавшая оба судна, натянулась, я опрокинулся назад, но затем энергично принялся выкачивать воду из своего челнока, что заняло порядочное время. Мое суденышко было в полной исправности, и только вода наполняла его до борта; когда вода была удалена, у меня оказалось, наконец, свободное время для наблюдения над экипажем шлюпки.
Человек с седыми волосами все еще продолжал внимательно разглядывать меня, но теперь, как мне казалось, с выражением какого-то смущения. Когда наши взоры встречались, он опускал голову и смотрел на собаку, лежавшую около его ног. Это был прекрасно сложенный человек с красивым лбом и крупными чертами лица; под глазами были у него морщинки, часто появляющиеся с летами, а углы его большого рта свидетельствовали о сильной воле. Он болтал с Монгомери, но настолько тихо, что нельзя было расслышать. После него взоры мои обратились на трех людей экипажа. Это были удивительно странные матросы. Раньше я видел только их фигуры, а теперь мог различить и лица, на которых было что-то такое, что внушало мне неопределенное отвращение к ним. Я продолжал внимательно разглядывать их, однако, первое впечатление не изглаживалось, и мне было непонятно, откуда оно истекало. Они казались мне людьми со смуглым цветом кожи, а все их члены до пальцев рук и ног включительно были спеленаты в особый род тонкой материи серого цвета. Никогда еще, даже на востоке, мне не встречались люди, столь искусно завернутые. На них были также чалмы, из-под которых они подсматривали за мной. Их нижняя челюсть выдавалась вперед; со своими длинными черными и гладкими волосами они, казалось мне, сидя, превосходили ростом каждую из виденных мною различных человеческих рас. Эти матросы на голову превышали человека с седыми волосами, который ростом был почти шесть футов. Впоследствии я заметил, что в действительности ростом они были не выше меня, но верхняя часть их туловища была ненормальной длины, нижние же оконечности, начиная с бедра, были коротки и странным образом скрючены. Во всяком случае, это был через-чур непривлекательный экипаж, и среди них на носу выделялось черное лицо человека со светящимися в темноте глазами. Во время моего рассматривания они встречали мои взоры, и каждый из них опускал голову, избегая прямого взгляда, не переставая исподтишка наблюдать за мной. Мне представилось, что я, без сомнения, им досаждаю, и потому обратил свое внимание на остров, к которому мы приближались. Берег был низкий и покрыт густой растительностью, главным образом, какими-то пальмами. В одном месте тонкая струя белого дыма, извиваясь, высоко поднималась вверх и рассеивалась в воздухе. В данный момент мы входили в широкую бухту, ограниченную с каждой стороны низким мысом. Морской берег состоял из сероватого песка и представлял резкую покатость, поднимавшуюся от шестидесяти до семидесяти футов над уровнем моря и поросшую деревьями и кустарниками. На половине косогора находилось четырехугольное пространство, огражденное стенами, выстроенными — как я узнал впоследствии, — частью из кораллов, частью из лавы и пемзы. Из-за ограды виднелись соломенные крыши. Какой-то человек ждал нас, стоя на берегу. Издали я, как будто, видел и другие странные фигуры, скрывшиеся, по всей вероятности, при нашем приближении за кустарниками холмов, так как, подойдя ближе, я более ничего не видел.
