На утро перед уроком он спросил о ночном происшествии Перкинса, бледного рыженького мальчугана.
– Симмонс, что ли? Да его просто знакомят с Порядком.
– С порядком? – не понял Роб.
Перкинс объяснил, что это устрашающий ритуал, обязательный для всех новичков.
– Я тоже новенький, но со мной ничего не делали, – сказал Роб.
– Слишком новенький. Первые три недели не тронут. Погоди, и до тебя очередь дойдет.
– А что они делают? Вот с тобой что делали?
– Разное… – неопределенно ответил Перкинс. – Хуже всего, когда обвязали голову проволокой и стягивали. Я думал, у меня глаза вылезут.
– Так больно?
– Еще бы! Мой тебе совет – громко не кричи. Если совсем не будешь кричать, все равно заставят, только хуже будет. Завопишь слишком громко – станут мучить еще сильнее. Ну, а если чуть-чуть покричать, им быстро надоест – скучно.
Они вошли в кабинет истории техники. Учитель – маленький опрятный седой человек – заученной скороговоркой бубнил что-то о ракетах и космических полетах; один за другим мелькали слайды. Исчерпав тему, он лениво спросил, есть ли вопросы, вовсе не надеясь их услышать.
– Сейчас ракетные двигатели почти не применяются, правда? – спросил Роб.
Учитель взглянул на него с легким удивлением:
– Едва ли. Конечно, они используются на авиатреках, но по-настоящему полезного применения не находят.
– Но ведь ракеты были изобретены для межпланетных полетов. Это правда, сэр?
– Да.
– Тогда почему от них отказались? Люди летали на Луну, зонды достигали Марса…
Учитель ответил, чуть помедлив:
– Отказались, потому что сочли это бессмысленным, Рэндал. Рэндал, я не ошибся? Биллионы фунтов были выброшены на бесполезные проекты. Сегодня у нас другие цели. Счастье и достаток населения – вот к чему мы стремимся. Мы живем в более разумном, более упорядоченном мире, чем тот, в котором жили наши отцы. Теперь, если ваше тщеславие удовлетворено, мы вернемся к уроку. Гораздо более полезное изобретение человечества, усовершенствованный вариант которого применяется и по сей день, – двигатель внутреннего сгорания. Происхождение этого…
Одноклассники смотрели на Роба с презрением, даже с отвращением. В старой школе тоже не жаловали любителей задавать вопросы, но здесь, как он понял, было много хуже.
«Интересно, – думал Роб, – неужели мы действительно настолько счастливее прошлых поколений, как говорит учитель? Конечно, никто не умирает от голода, нет войн. Правда, идет война в Китае, но Китай так далеко. Все тревоги и заботы остались в прошлом, если только сам не выдумаешь себе хлопот. Вдоволь развлечений: головидение, Игры, Карнавалы. Случаются и беспорядки, но быстро гаснут, не принося больших жертв. Многие даже наслаждаются ими. Наверное, учитель все же прав.».
Роб вспомнил о словах Перкинса. Значит, его не тронут три недели. Это утешало, ведь прошло только три дня с тех пор, как он в интернате.
Дождливое ненастье сменилось теплой солнечной погодой, скорее летней, чем весенней. Вечером второго дня Робу посчастливилось увильнуть от группы старшеклассников, следящих за дисциплиной в интернате, которые рыскали в поисках подходящей жертвы. Он пошел к реке, пробираясь по краям спортплощадок, крадучись, словно делал что-то недозволенное. Он не знал, нарушает какой-нибудь очередной запрет или нет, но ради одного спокойного часа решил рискнуть. Роб давно усвоил, что большинство людей – и дети, и взрослые, тяготятся одиночеством. Он же всегда любил быть один, а теперь наслаждался уединением больше, чем прежде.
Он прихватил с собой книгу и, повинуясь внезапному порыву, – фотографию матери и связку писем, которые нашел у отца. Книга была библиотечной – одна из тех, что он взял в последний раз. Вернуть их Роб не успел и не представлял, как сделать это теперь. Отсюда до библиотеки было шесть-семь миль, но, в любом случае, воспитанникам запрещалось выходить за территорию интерната без специального разрешения, а младшим школьникам такое разрешение не давалось никогда. Роб понимал, что рано или поздно тайну придется раскрыть, но не спешил. Он уже знал: других книг у него не будет. Библиотеки в интернате не было, да и вообще не было никаких книг, кроме скучных описаний наглядных учебных пособий. Роб читал свои сокровища очень медленно, растягивая удовольствие. Первая, «Наполеон Ноттинг Хилла», рассказывала о Лондоне Викторианской эпохи: улочки, освещенные таинственным светом газовых фонарей, благородные сражения… Сказка, конечно. Даже полтора века назад Лондон уже достаточно превратился в Урбанс. Впрочем, верить этой сказке было приятно. Роб подумал о нынешних стычках между болельщиками разноцветных секций авиатрека. В ту далекую пору, наверное, было нечто поважнее, за что стоило бороться и отдать жизнь. Дочитав до конца главы, он отложил книгу и взял фотографию, вновь пытаясь разгадать смысл загадочной улыбки матери. Роб всегда знал, что мать не только неизлечимо больна, но и очень несчастлива. У нее никогда не было близких друзей. Он взял в руки письма. Даже прикосновение к ним связывало его с прошлым. Теперь уже никто не писал писем – звонили по видеофону или отправляли звукограммы. Странной, но удивительно приятной казалась мысль о том, что когда-то люди писали друг другу письма на настоящей бумаге, неспешно и аккуратно выводя каждое слово.
Это была личная переписка. Роб долго не решался прочесть письма, но после мучительных раздумий сорвал резинку и взял первый конверт.
Он осторожно вынул листки бумаги, развернул и начал читать. Это действительно оказались любовные письма. Но вовсе не из простого любопытства Роб хотел прочесть их. Он надеялся, узнав что-нибудь о прошлом матери, стать ближе к ней, понять тайну ее улыбки. Но письмо разочаровало его – это было обычное послание девушки своему возлюбленному: люблю, скучаю, как нескончаемо тянутся дни до новой встречи… Он уже складывал письмо, как вдруг заметил в верхнем углу адрес: «Белая Вилла, Ширам, Глостершир». Глостершир находился в Графстве! Беглый просмотр остальных писем лишь подтвердил догадку – его мать родилась в Графстве, там познакомилась с отцом, когда тот приехал по каким-то служебным делам, влюбилась в него и уехала с ним в Урбанс, где они и поженились.
В программах головидения Графство не упоминалось даже вскользь, но Роб слышал о нем. Обычно о Графстве говорили тоном, в котором зависть смешивалась с презрением – дескать, там живут бездельники-джентри со своими слугами. Были и другие, их называли Сезонниками. Сезонники работали в Урбансах, а жили в Графстве. Одни возвращались домой каждый вечер на личных коптерах, другие – только на выходные. К этому классу принадлежали врачи, юристы, высшие чиновники, директора заводов.
