— Может быть, ракетный снаряд из Европы? — спросил я. — Немцы пытались их запускать, но, насколько мне известно, только в сторону Англии.
— Да, это реактивный снаряд, — сказал Фрэйзер, — вы очень догадливы, только он не из Европы.
— Из Японии?
— И не из Японии… — Он указал на огромные карты полушарий, висящие на стене. Я глянул внимательней. Какие-то странные обширные желтые поверхности, крутые, темные, как бы лесистые, массивы, белые шапки снегов на полюсах… Я вдруг увидел мелкую, узловатую сеть каналов…
— Марс, — почти крикнул я.
— Да, это снаряд с Марса, — медленно сказал Фрэйзер и положил передо мной предмет, который очень осторожно вынул из шкафа. — А это — первая весть с другой планеты.
На красной доске стола лежал отсвечивающий голубым валик из какого-то металла. Я взял его в руку — рука повисла.
— Свинец? — спросил я.
Фрэйзер улыбнулся.
— Нет, не свинец. Это очень редкий на Земле металл, палладий.
Я принялся медленно отвинчивать крышку — матово блеснула резьба. Я заглянул внутрь — это был пустотелый цилиндр, заполненный каким-то порошком.
— И что же это такое?
Фрэйзер высыпал порошок на кусочек белой бумаги, положил бумажку на стеклянную пластину, подвешенную на двух штативах, и поднес снизу металлический цилиндрик. Провел им в одну, другую сторону. Мне кажется, я вскрикнул. На бумаге частички порошка наподобие железных опилок сложились в рисунок: треугольник с построенными по его сторонам квадратами. Теорема Пифагора. Внизу виднелись три маленьких значка, немного напоминающих ноты. Фрэйзер старательно всыпал порошок в цилиндр, закрыл его и спрятал в шкаф. Затем взглянул на меня, словно хотел проверить, какое впечатление произвела на меня эта странная демонстрация, и продолжал:
— Господин Макмур, снаряд принес с другой планеты не только вести, но и нечто осязаемое.
— Люди с Марса?
— Если б люди… В снаряде находился очень сложный механизм. Как бы вам сказать? Для этого вообще нет слов… Что-то вроде механического робота. Вы его увидите. Мы считали, что это некое подобие робота-пилота, управлявшего ракетой… Пойдемте, вы должны увидеть это своими глазами. Я сам всякий раз, когда гляжу на него, начинаю сомневаться, в своем ли я уме.
Мы вышли в коридор. В голове гудело. Помню, мы вошли в кабину лифта, шахта которого располагалась в середине блока, оплетенного лестницами. Кабина дрогнула, и пол провалился под нами. Опускались мы недолго. Внизу был такой же коридор — длинный, только более темный, потому что каждая вторая лампа на стене не горела.
Скрипнули засовы. Мощные, на манер металлического шлюза, двери медленно раздвинулись. Я вошел.
В воздухе чувствовался тяжелый неприятный запах. Я услышал ритмичное слабое постукивание — так работает насос — и как бы почмокивание масла в вентилях. Загорелся свет. У комнаты были стальные стены и низкий потолок. В центре располагались два мощных деревянных столба, а между ними, как бы на козлах, покоилась какая-то бесформенная махина, поблескивающая черным и голубым. Она походила на гигантскую сахарную голову, снабженную свисающими до пола спиральными металлическими змеями. Основание щетинилось винтами и скобами.
В разных местах виднелись более светлые перегородки, как бы из стекловидной массы, а на самой макушке конуса располагалось что-то вроде металлической шляпки или очень большой гайки.
— Это и есть «человек с Марса», — очень тихо сказал Фрэйзер. Творение лежало неподвижно, только изнутри исходило ритмичное тикание.
— А… ОН… ОНО… живое?
— Мы еще не знаем, как оно действует, — сказал Фрэйзер. — Видите, — он подошел и медленно повернул шляпку сначала в одну, потом в другую сторону, — здесь камера. Только, ради Бога, не прикасайтесь, — испуганно добавил он, когда я наклонился слишком низко.
Я увидел небольшую, не больше апельсина, металлическую грушу, из одного полюса которой торчало множество проволочек.
— Вот здесь оконце…
Действительно, на противоположной стороне этой стальной — или палладиевой? — груши было оконце, заполненное прозрачной массой. Я заглянул туда. Различил очень слабую, медленную, но ритмичную пульсацию. В моменты усиления становились видимы ленточки светящегося желатина или рыбьей слизи. В минуты затемнения появлялись единичные бледно светящиеся точки, которые при разгорании сливались в единую светлую вспышку.
— Что это? — невольно перешел я на шепот.
— Он, похоже, еще не пришел в себя, а может, в нем что-то повредилось при посадке, — сказал Фрэйзер, возвращая шляпку на свое место.
Он быстро вывел меня в коридор, повернул штурвал, толстые стальные плиты дверей замкнулись. Он оглянулся как бы с облегчением — куда девался уравновешенный мужчина из верхнего зала? — и сказал:
— То, что вы видели, собственно, единственное живое в нем.
— В ком?
— Ну, в этом госте-марсианине. Нечто вроде плазмы, мы еще не знаем толком, что именно.
Он пошел быстрее. Я глядел на него сбоку, пока он не поднял головы.
— Я понимаю, что вы думаете, но если б вы видели, что он может сделать, как это видел я, то не знаю, вошли бы вы добровольно еще раз в эту комнату.
И подтолкнул меня в кабину.
Кабина тихо заурчала и рванулась вверх. В голове у меня зашумело, я почувствовал легкое головокружение и схватился за ручку двери. Мы резко остановились. Фрэйзер долго не спускал глаз с моего лица, словно проверяя, какое впечатление произвела на меня необычная демонстрация. Потом открыл двери и вышел первым.
Мы снова были на втором этаже. Направляясь в противоположную библиотеке сторону, дошли до излома коридора. Здесь стены неожиданно оборвались, с правой стороны возникли высокие стеклянные плиты, заглубленные в бетонные ровики, ограждающие часть пространства, похожего на обсерваторию. Фрэйзер потянул меня дальше к маленьким белым дверям и постучал.
Изнутри долетел тихий, хрипловатый голос:
— Войдите!
Мы вошли в маленькую комнатку, настолько заваленную и замусоренную бумагами, какими-то фотографиями, эскизами, лежавшими на огромном столе, подоконниках, стульях и шкафах, что казалось, нет места ни для кого, кроме небольшого человечка, который в ответ на наше приветствие приподнял голову. Это был интересный тип — старичок с румяной физиономией, покрытой серебристой щетиной. Карамелька в сахарной пудре. На этом лице, ежеминутно изменяющем выражение, блестели огромные, оправленные в золото очки, а за ними — глаза, черные, пронзительные, вовсе не веселые, контрастирующие с добродушной внешностью.
