Халь прикоснулась к его щеке.
— Твои чувства вспыхивают на твоем лице, как проблески маяка. Что тебя расстроило?
Он ответил холодно:
— Совершенно ясно, почему вы приказали привести меня сюда.
— Ну, разумеется! Это же апартаменты акаси.
Акаси? О, Господи! Господи!
Она не спускала глаз с его лица.
— А ты не понял?
— Нет. — Он покраснел. — Я же вас совсем не знаю.
Халь словно растерялась.
— Чанка Дал оставила у меня впечатление, что ты знаешь.
Он напряг память. Да, Директор Дала что-то говорила про акаси, когда он находился в одиночном заключении. Но Джеремию тогда душил такой гнев, что он ничего не желал слушать.
— Наверное, я пропустил мимо ушей.
— Мимо ушей? Такое?
Нет, кроме шуток. Акаси, калани. Как может он быть мужем этой незнакомки?
— Когда мы… э… когда была совершена церемония?
— Мы стали женой и мужем, как только ты подписал контракт калани.
— Я ничего не подписывал! Директор Дала сама написала мои фамилию и имя.
— Ну, да… это было так, — признала Халь и провела по его лицу костяшками пальцев. — Я не сделаю тебе ничего плохого, милый Джеремия, — и она вновь принялась расшнуровывать его рубашку.
Он испуганно перехватил ее руку.
— Погодите, Директор Вьясы.
— Халь, — шепнула она.
Он покраснел.
— Ну… ну ладно, Халь.
— Все хорошо, — сказала она, успокаивая его. — Постарайся расслабиться.
Она высвободила руку и расстегнула пуговицы, которые застегивали разрезы его рукавов. Пока она стягивала с него рубашку, ее халат соскользнул еще больше, открывая заманчивые округлости.
Все казалось нереальным, будто сон.
Но, реальное или мнимое, происходившее было куда приятнее, чем то, что он испытал в последние дни. Со вздохом он перестал сопротивляться и обнял ее за талию. Притянув женщину к себе, он вдохнул ее аромат, душистую смесь пряностей и благовоний.
Халь заглянула ему в лицо:
— Какие у тебя огромные глаза! — Она намотала на палец прядь его волос. — Наши поэты посвящают оды богу ветра Хоцаару. Восхваляют красоту его лица, о которой ни один смертный и мечтать не может. Но они не видели твоего лица, Джеремия! Ты посрамил даже ветер.
Господи! Она ему льстит! Прежде чем он сумел придумать подходящий ответ (если на такое фантастическое утверждение вообще было можно найти ответ), она добавила:
— Не могу поверить, что женщины Земли позволили тебе отправиться сюда одному.
Ну… видишь ли… я их совсем ослепил, — он заставил себя засмеяться. — Они даже не знали, что я вообще существую.
— Ты скромен. Мне это нравится. — Она коснулась губами его щеки.
Он притянул ее ближе, прижал ее щеку к своей. Если бы ее одежда была снабжена такими же сложными застежками и завязками, подумалось ему, в своем опьянении он вряд ли сумел бы с ними справиться. Но потребовалось только потянуть плетеный пояс ее халата и помочь бархату соскользнуть с ее тела. Под халатом был шелковый балахон, льнувший к ее пленительным формам. Он упоенно смотрел, как она села и стянула балахон через голову: когда она вскинула руки, ее грудь приподнялась. Шелк скользнул по ее соскам. Все ли коубейские женщины так хорошо сложены, спросил он себя, или она очень строго следит за собой?
Она легла рядом с ним и прикоснулась губами к его губам, но воспротивилась его поцелую. Он заколебался, не зная, целуются ли коубейцы. Сам он ни разу ничего подобного не видел, а ответом на его вопросы было смущение. Или ухмылки. Если они и целовались, то на их планете это явно было гораздо более запретным и интимным, чем в земной культуре, продуктом которой он являлся.
Не понимая, чего хочет Халь, он оставил свои попытки. Видимо, именно это и требовалось: она расслабилась и снова пощекотала ртом его рот, будто перышком. Скользнула ниже, прикоснулась губами к его груди — ласки эти сводили с ума ощущением незавершенности: казалось, будто она вот-вот перестанет поддразнивать его, и поцелуи станут настоящими. Он потянулся к ней, но она опять опрокинула: его на подушки. И пощекотала языком его пупок. Джеремия засмеялся и погладил ее волосы, глядя в золотой потолок.
Когда она сдвинулась еще ниже, он не стерпел. Ухватил ее под мышки, втащил выше, перевернул и оказался на ней. Она издала низкий горловой звук, в котором смешались удивление, протест и наслаждение. Лаская ее грудь, он вновь попытался перейти к поцелуям. На этот раз она отвернула лицо.
— Ну же, Халь, — прошептал он.
Она прижала ладони к его плечам и опять опрокинула на спину. Он обескуражено понял, что развитые мышцы женщины и более высокий рост обеспечивают ей значительное преимущество над партнером. Однако бороться с ним она не хотела и, когда он опять расслабился, вновь принялась неторопливо касаться руками и губами его тела. Однако когда он пытался ответить на ее ласки, она снова и снова опрокидывала его на подушки.
В конце концов он сжал ее плечи и посадил на себя.
— Перестань меня дразнить, — хрипло сказал он. — Я с ума сойду.
Ее глаза остекленели от желания.
— В Дале, когда я тебя видела, то всегда гадала, прячется ли страсть за твоей внешностью ледяного принца. По слухам, никакой женщине не было дано растопить этот лед, но я знала, что они ошибаются.
Женщины в Дале говорили о нем?!
Но какое значение это имело теперь? Он снова попытался ее поцеловать, и на этот раз она ответила ему поцелуем — полным и глубоким. Они гладили друг друга, затем она приподнялась и опустилась, заполнив себя им.
Они предавались любви, закопавшись в подушках, неторопливо и долго.
Потом они тихо лежали рядом, и их дыхание постепенно успокаивалось.
Некоторое время спустя Халь приподнялась на локте. Он улыбнулся ей, и она провела кончиком пальца по его губам. Потом потянулась за халатом.
Он попытался остановить ее:
— Куда ты?
— Дела Цитадели.
Его сонное блаженство угасло. В Книгах Двенадцати Цитаделей, которые он читал, любовь описывалась, как прекрасное вино, которое смакуют долго-долго. Поэты пришли бы в ужас при мысли, что Директор могла покинуть своего акаси в первую брачную ночь. Разумеется, все это были фольклорные истории, но тем не менее ему не верилось, что поведение Халь не нарушает обычаев. Он притянул ее к себе.
— Но ведь не настолько они важны, чтобы ты разбиралась с ними именно теперь.
Сначала она словно окостенела в его объятиях. Но через секунду-другую расслабилась.
— Пожалуй.
— Халь, что-нибудь не так?
Некоторое время она молчала, а потом ответила:
