Соня посмотрела на меня и ничего не ответила. Я предпочел замять этот вопрос.
– В каком ты классе? – спросил я.
– В шестом.
Переросток, обрадовался я. Значит, все правильно.
– И этому здесь тоже учат? – я кивнул на ожог.
– Зачем? – Она пожала плечами. – Это я сама. У меня другая специализация.
"Вот черт, – подумал я, – у нее две специализации, а у меня ни одной. Выставят!" А вслух спросил:
– Какая?
Быстро и осторожно смазывая мне ожог. Соня усмехнулась.
– "Вот черт, – передразнила она, – у нее две, а у меня ни одной. Выставят!"
Я покраснел.
– Ну и что? Выставят так выставят, плакать не буду. Поеду в Сургут, это недалеко, и на работу устроюсь.
– Да не бойся, – снисходительно сказала Соня, – не выставят. Найдут и у тебя что-нибудь. Раз сюда привезли – значит, найдут.
– А что, у тебя здесь нашли?
– Ну как тебе сказать… – Соня кончила обрабатывать мой ожог, села на соседнее кресло. – Прослушивать немножко я и раньше умела. Мачехе своей желтую жизнь устроила. Она меня колдуньей считала, в церковь даже ходить начала. Чуть задумается – а я вслух. Она отцу и говорит: или я, или эта ведьма. Так я сюда и попала. Правда, дело не сразу пошло. Целый месяц на автогенке сидела…
– На автогенке?
– Ну да. На аутогенной тренировке, так это здесь называется. Сейчас я на эту автогенку и не хожу: Дроздов освободил. Дома сама занимаюсь.
В жизни я не слыхал ничего об этой самой автогенке.
Поэтому я посмотрел на Соню с уважением:
– Чего тебе заниматься, когда ты уже научилась?
– Какое научилась! – Соня засмеялась. – Тебя прослушивать – все равно что букварь читать по складам. А вот ты попробуй прослушай Дроздова.
– Не можешь?
– Глухая стена. Махонин Борька уверяет, что может, но, по-моему, врет.
– Погоди, а разве ты не можешь прослушать этого Махонина и доказать, что он врет?
Соня посмотрела на меня удивленно:
– Так он же блокируется.
– Как это – блокируется?
– Да очень просто. И ты научишься. Запускаешь шумы: "У попа была собака, он ее любил", а сам про другое думаешь.
– Ну хорошо, – расстроенно сказал я. – Ты, Борька, я – вот уже трое. А всего сколько?
– Не спеши. Всех увидишь.
– Да двенадцать – по комнатам.
– Может, и двенадцать.
Я задумался.
– А что, у вас здесь строго?
Соня нахмурилась:
– В каком смысле строго?
Я не упустил случая:
– Ты же мысли читать умеешь.
– Много чести, – насмешливо проговорила Соня. – Очень надо мне тебя все время прослушивать. Да ты и сам не понимаешь, о чем спрашиваешь.
Я обиделся:
– Понимаю, почему же? Я хочу спросить, какие тут порядки. На каникулы отпускают?
– Только приехал – и уже о каникулах думаешь.
– Ну, а письма можно?
– Конечно, можно.
Соня поднялась:
– Ну ладно, заболталась я с тобой. Ритка, пошли.
Я испуганно оглянулся – за спиной у меня никого не было.
– Пошли, я же тебя слышу, – сказала Соня, глядя в угол. Молчание.
– Ну, смотри, – сказала Соня и, быстро сняв со стены отрывной календарь, кинула его в угол. – Вот тебе, бессовестная!
– Сама бессовестная! – пискнули в углу, и дверь в коридор, приоткрывшись, с силой захлопнулась.
Я смутился:
– И давно она здесь сидит?
– Да со мной вместе пришла. Любопытная очень.
– А ты что, ее слышишь?
– Так она ж блокироваться не умеет. Кстати, ты ей понравился.
Я смутился еще больше.
– Ну, а вообще-то как?.. Хорошие ребята?
– Одареныши, – ответила Соня. – Ну ладно, я пошла. Перестало болеть?
– Перестало. Тебе бы медсестрой работать.
– Врешь, не перестало. Ну, пока.
– Подожди! – крикнул я ей вдогонку. – А зачем вообще все это нужно?
– Ну и каша у тебя в голове! Совершенно не умеешь думать, – сказала Соня, стоя уже в дверях. – Что нужно? Кому нужно?
– Дроздову.
– Так и говори. Не знаю я, зачем это ему нужно. Школа-то экспериментальная, единственная в Союзе.
– А может, и в мире, – сказал я.
– А может, и в мире, – согласилась Соня.
Оставшись один, я первым делом обошел все углы комнаты, шаря руками вслепую: мало ли чего можно здесь ожидать. Вроде бы никого не осталось.
Потом я подошел к письменному столу. На столе лежало расписание. Пятидневка. Суббота и воскресенье – свободные. Зато в остальные дни занятия утром и вечером. Утром пять уроков, вечером три. Половина предметов – по программе восьмого класса, но каждый день по два раза АТ. Я сообразил, что это аутогенная тренировка. Два раза в неделю спецкурс и три раза тесты. А когда же делать домашние задания? Или на дом здесь ничего не задают?
Я посмотрел в окно и ахнул. Высоко под куполом летали две маленькие фигурки: белобрысый мальчишка и рыжая девчонка с развевающимися волосами. Оба в темных тренировочных костюмах. Плавая в воздухе, они выделывали хитрые штуки: вертелись в сальто, ловили друг друга за руки, как в цирке. Но никаких тросов и перекладин не было видно. Просто они летали.
Я вздохнул, отошел от окна и лег на сырую постель.
Тут над ухом у меня раздался леденящий вой, и скрипучий голос произнес:
– Вы-ы-пустите!..
Я вскочил, волосы у меня встали дыбом. Но, подумав, успокоился.
– Кончайте баловаться! – сказал я сердито. – Дайте с дороги отдохнуть.
Взял с полки Конан-Дойля, попытался читать. Что-то мешало. Видимо, голод. И, переодевшись в сухое, я отправился в столовую.
Мне хотелось увидеть хоть одного нормального человека – официантку, повариху, подавальщицу. Просто перекинуться словом, расспросить кое о чем. Но в маленьком светлом зале столовой был один лишь никелированный прилавок с подогревом. На прилавке ничего не стояло.
Я оглянулся. В углу за столиком, искоса на меня поглядывая, сидели двое тот самый белобрысый и рыженькая, которые минут десять назад резвились над пальмами. Они спокойно ели что-то вкусное – как я понимаю, это был обед.
– Привет! – сказал я им как можно более спокойно. – Я на предмет покушать.
– Что, что? – Белобрысый приложил согнутую ладонь к уху и встал. Простите, не расслышал.
Я сразу понял, что с белобрысым мы не поладим.
– Да вот пообедать пришел, – пробормотал я.
– Ах, пообедать, – улыбаясь, сказал белобрысый. – Ну что ж, приятного аппетита.
Он протянул обе руки вперед – на них оказался поднос с тремя тарелками и стаканом. В тарелках что-то аппетитно дымилось, высокий стакан, запотевший от холода, был полон чем-то зеленым – наверное, фруктовый сок.
