Совхоз имени Но-Пасарана относился к райцентру Труженик и находился в непосредственной близости от него. Хотя Костя и обозвал свое новое место жительства дырой, дырой ни Но-Пасаран, ни Труженик не был. Живописнейшие окрестности райцентра с одной стороны окружала колония для преступников средней степени опасности, с другой – таможенный пост, предупреждающий обмен между Казахстаном и Россией запрещенными товарами и гражданами без паспортов.
В самом совхозе был даже вполне крупный мелькрупкомбинат, приносящий доход совхозу и пользу обществу. Правда, никто в окрестностях не называл его по официальному названию: «Пробуждение». Каждый норовил позатейливее и пообиднее вывернуть это вполне приличное название, и звали его кто «Заблуждение», кто «Побуждение», а кто просто и лаконично «Блуждение». Зато у комбината было славное прошлое. Его построили еще при Екатерине II, он благополучно перескочил в двадцатый век и вполне сносно перекочевал в двадцать первый.
Достопримечательности, созданные человеком, прекрасно гармонировали с природными красотами. Непроходимые леса оказывали добрую услугу беглым уголовникам и нарушителям таможенной границы, в озере под названием Чертов омут по издревле заведенной традиции топились соблазненные и брошенные красавицы, небольшая, но ледяная речушка Нахойка была богата пескарями и острыми камнями. То есть в принципе, Но-Пасаран мало чем отличался от любой другой жилой точки российской глубинки.
Почему Костя после окончании школы милиции выбрал именно эту точку? А он ее и не выбирал. Он выбрал образ жизни и призвание, а место, где все это добро можно было реализовать, выбрала ему комиссия по распределению.
Школу милиции Костя Комаров и его брат Кирилл закончили на «отлично». Это единственное, что было у них общего. Правда, братья были похожи. Но это скорее подчеркивало их различие, чем отмечало сходство. Всю жизнь двойняшки недолюбливали разных учителей, влюблялись в разных девчонок, предпочитали разную начинку в пирожках и стили в одежде. После выпускного экзамена дороги двойняшек в первый раз разошлись. Кирилл остался в городе, он избрал престижную и высокооплачиваемую стезю адвоката и поступил в юридическую академию. Константин же решил посвятить свою жизнь искоренению зла и насилия в образе преступности и попросился в провинцию. Там он хотел на деле доказать свою теорию о построении идеального правового общества в отдельно взятом населенном пункте.
Но-Пасаран Косте и нравился, и не нравился. С одной стороны, монотонность и архаичность местной жизни грозила ограничить масштаб преступлений кражей цыплят и яблок. С другой – работа в селе включала в себя не только рутинную работу сельского участкового: здесь он был сам себе начальник, сам себе следователь и сам себе группа захвата. У него было даже собственное отделение милиции, переоборудованное из послереволюционной избы-читальни.
Отделение было небольшое, трехкомнатное. В первой комнате, бывших сенях, стояли два ряда кресел, экспроприированных прежним участковым из но-пасаранского клуба. Они предназначались для ожидавших своей очереди посетителей. Кресла, обтянутые облезлым коричневым дермантином, практически всегда пустовали, но это не мешало им создавать впечатление того, что посетители в отделении все-таки бывают и даже сидят в очереди. Вторая комната была оборудована под кабинет участкового или приемную. И третья, самая главная, гордо именовалась камерой предварительного заключения или по-городскому изыскано – обезьянником. В отличии от первой, эта комната почти всегда была обитаемой. Любящие супруги за бутыль самогона подкупали текущего участкового и заключали разбуянившихся не в меру суженых на день-два за решетку для просыпу. Частенько «просып» длился целую неделю, так как сердобольный текущий участковый за умеренную плату поставлял временным заключенным утешительные бутыли с мутноватым пойлом, и даже сам коротал с узником длинные трудовые будни, звонко чокаясь через крупную металлическую решетку и провозглашая любимые но-пасаранские тосты: «За справедливость» и «За композитора Стравинского». Впрочем, Комаров еще не познакомился с местными традициями и пока просто любовался красотами нетронутой природы Но-Пасарана и окрестностей.
А окрестности были колоритны и выразительны, с элементами архаичности и налетом цивилизации, со своей историей и характером. Особенно нравилось Косте раннее утро. Оно веяло на него чем-то сказочным, из давно забытого детства, чем-то тургеневским и историческим.
В это утро привычная для сельчан картина немного разнообразилась. Все так же разноголосо и бесстыже орали петухи, все так же звонко, как бы любуясь собой, щелкал кнутом уже давно не привлекающий женского внимания пастух, все так же, позевывая и ругая на чем свет стоит свою женскую долю, выгоняли коров хозяйки. Но зевок застревал на полпути, а женская доля начинала приобретать новое звучание, когда взор их падал на нового, молоденького и неопытного участкового.
Да, Костя был симпатичным юношей. Не особо рослым и мускулистым, но выгодно отличающимся от местных несмываемым налетом внутренней и внешней интеллигентности. Но не внешние и внутренние качества участкового привлекали сельчанок в это раннее летнее утро. Их привлекало то, что вез через все село на ржавой, видавшей виды тележке этот самый Константин Дмитриевич.
Упираясь в пыльную дорогу ногами и ежеминутно вытирая пот в высокого белого лба, вез он свою страшную находку в ФАП, пренебрегая всеми правилами ведения расследования.
Сказалась ли бессонная ночь, шок ли от серьезности первого преступления, свалившегося на него в этой скучной, как казалось, дыре, он сам не мог объяснить. И уже на полпути понял, что неправ. Но разворачиваться и везти труп обратно было бы еще неправильнее. Поэтому, мысленно костеря себя на чем свет стоит, Костя нес свою тяжкую ношу.
Картину завершал козел. Казалось, что из всей компании он единственный был доволен жизнью. Гордо неся свои рога, завершал он процессию. Шаг козла был легок и четок. Взгляд убеждал самых отчаянных в бесполезности попыток присоединиться к процессии.
Если бы у кого-нибудь была возможность наблюдать село с высоты птичьего полета, то этот кто-то наблюдал бы загадочную картину. По Но-Пасарану двигалась невидимая граница. Перед ней все было относительно тихо и спокойно. Редкие коровы задумчиво поджидали подружек, еще более редкие собаки лениво вычесывали блох. Зато за границей наблюдалось настоящее броуновское движение. Прилично вели себя только мудрые и равнодушные к суете земной коровы. Зато с женщинами и собаками творилась нечто невообразимое. Собаки с счастливым лаем пристраивались к процессии на почтительном отдалении от козла, часть женщин забегала к себе домой будить мужей, часть – в те дома, хозяева которых не выгоняли коров и не знали о последних событиях.
