Или даже дольше.
Но насколько?
Он не знал. Он не знал даже, где находится.
Он лежал в своей хижине, стоявшей в долине на берегу Реки.
Кое-кто считал долину раем.
Другие говорили: нет, это чистилище.
А находились и такие, кто считал ее сущим адом.
Некоторые же презрительно заявляли: любому дураку, мол, понятно, что все человечество живет сейчас на планете земного типа, которая вращается вокруг подобной Солнцу звезды во вселенной, подчиняющейся абсолютно тем же физическим законам, что и вселенная землян.
Но, возражали те, кто верил, что этот мир — чистилище, либо ад, либо рай, как вы объясните тот факт, что вы однажды умерли и мы тоже, а теперь мы снова живы и молоды здесь, в долине Реки?
Впрочем, и на подобное возражение можно было найти ответ, притом ответ вполне научный. Выбор объяснения, будь то сверхъестественного или материалистического, оставался за вами.
— Дик, проснись, Бога ради! — послышался грудной и чуточку хрипловатый голос Филлис. — Тебе опять приснился великий вопль?
— Нет, на сей раз нет.
Блэк сел, обняв руками колени, и рассказал ей свой сон, не спуская с нее пристального взгляда. Филлис Макбейн была в земной жизни врачом-психологом, и сейчас она непременно попытается проанализировать его кошмар. Когда-то Блэк ни в грош не ставил женский ум, но со временем понял, что недооценивал прекрасную половину человечества, поскольку в его время у женщин просто не было возможности продемонстрировать свои интеллектуальные способности. Он высоко ценил острый ум Филлис, не раз убеждаясь в том, что многие вещи она понимает не хуже него, а кое-какие даже лучше. Конечно, она была гораздо образованнее Блэка. Наука в двадцатом столетии шагнула далеко вперед по сравнению с поздневикторианским периодом, а Блэк умер за несколько десятилетий до рождения Филлис.
— Значит, фигура сказала: «Ты в долгу за самую плоть»? — промолвила Филлис. И, помолчав немного, спросила: — Ты читал «Моби Дика», Ричард? Книгу американского писателя Германа Мелвилла? Он был твоим современником.
— Даже не слыхал о таком.
— Главный герой этой книги — капитан Ахав из Новой Англии, китобой, человек безумный, страстный и дикий, одержимый навязчивой жаждой убить белого кита. Кит, которого зовут Моби Дик, — фигура одновременно и реальная и символическая, а желание Ахава расправиться с ним имеет как физический, так и метафизический смысл. К тому же капитан горд — горд как дьявол.
Филлис замялась немного, но потом добавила:
— Горд, как ты, Дик. А это, — она рассмеялась нервным смешком, — кое-что да значит. Короче говоря, в одной из наиболее драматичных сцен книги одноногий капитан Ахав бранится, поскольку его тяготит зависимость от корабельного плотника, который мастерит ему новую конечность из слоновой кости. И он кричит — он никогда не говорит спокойно, он всегда кричит, или орет, или вопит: «О жизнь! Вот стою я, горд, как греческий бог, но я в долгу у этого болвана за кусок кости, на которой я стою. Будь проклята эта всечеловеческая взаимная задолженность, которая не желает отказаться от гроссбухов и счетов. Я хотел бы быть свободным, как ветер; и вот имя мое значится в долговых книгах всего мира. Я богат… но я в долгу за самую плоть моего языка, каким я сейчас выхваляюсь».[2]
— К чему ты клонишь? — спросил Блэк.
— О, да ты сердишься! — воскликнула Филлис. — Полно, не стоит. Я вовсе не намекаю, что ты еще один одержимый манией Ахав или что твое стремление достигнуть истоков Реки сравнимо с его безумной охотой за белым китом.
— Да неужели?
— Давай не будем спорить, Дик, особенно с утра пораньше. Ты же знаешь, я давно прекратила все попытки убедить тебя, что нам следует остаться в Телеме и закончить свою работу здесь. Куда ты, туда и я. Это дело решенное, и незачем о нем говорить.
Я просто хотела сказать, что от любого рожденного на свет человека остаются лишь кости, если не меньше, — остается лишь горсточка праха. И все же некто или нечто восстановило эти кости, и облекло их плотью, и поселило людей в долине. Зачем, и как, и кто это сделал — нам ничего не объяснили.
— Это для меня не новость.
— Двадцать лет назад, — продолжала Филлис, — по здешнему летоисчислению, все человечество, за исключением идиотов и детей младше пяти лет, пробудилось от смертного сна на берегах Реки. Это был день великого вопля, день, когда единый вопль исторгся из глоток миллиардов рассеянных по долине людей, — великий вопль, в котором смешалась масса эмоций, но ужас все-таки преобладал. Ибо никто из воскресших, как бы ни уверяли они в обратном на Земле, по-настоящему не верил, что восстанет из мертвых.
— Филлис! — перебил ее Ричард Блэк. — Я очень тебя люблю. Но иногда и сам не пойму за что. Хуже болтливого мужчины, который никак не может добраться до сути, может быть только болтливая женщина.
— Ладно, ладно. Суть, до которой я никак не могу добраться, состоит в том, что многие из нас, по-моему, страдают комплексом благодарности. Мы знаем, что в долгу за самую плоть, за свою вторую жизнь, но не знаем, кого нам благодарить. Желание узнать не дает нам покоя, терзает нас, и поэтому…
— И поэтому, — снова перебил ее Блэк, — я хочу заплатить, но не могу. И поэтому мне снятся кошмары, которые я не смог бы растолковать, не окажись по счастливой случайности со мною в хижине магистр психологии и…
— Дик! Ты, должно быть, и правда спятил!
— Вряд ли. Просто меня немного раздражает то, что я вечно у тебя в долгу. В конце концов, ты так долго учила меня уму-разуму…
— И теперь ты решил, будто вычерпал меня до донышка?! — внезапно вспылила она. — Будто мне нечему больше тебя научить?
Он не ответил. Филлис встала и начала одеваться: надела белый лифчик и трусики, светло-желтую блузку, ярко-зеленую юбку, ниспадавшую чуть ниже колен, и красное кимоно с золотыми драконами.
Блэк натянул трусы, влез в кимоно и вышел за порог хижины. Филлис подошла к нему, обняла за пояс и прильнула щекой к его груди. Ее темно-каштановая макушка едва доставала Блэку до подбородка. Невысокого росточка, Филлис была так хорошо сложена, что отнюдь не производила впечатление хрупкой куколки.
— Прости, что накричала на тебя, — проворковала она. — Не пойму, что со мной творится в последнее время. Наверное, сказывается постоянное напряжение. Эта вечная тревога из-за Мюреля, из-за парохода — удастся ли его построить вовремя?
— Все в порядке, Фил, — отозвался Блэк, рассеянно погладив ее по плечу.
Он напряженно глядел на восток, туда, где долина начинала изгиб, скрываясь вместе с Рекой из вида. Над горными вершинами сиял золотистый нимб зари, и воздух в низине, посеребренный луной, понемногу приобретал жемчужный оттенок. Вид этот был привычен Блэку, поскольку он почти всегда вставал до рассвета. Но сейчас его поразило то, чего он не замечал годами: тишина, царящая в долине. За исключением людей, здесь некому больше послать свой клич небесам. Немая тишина и безмолвие — только ветер завывает в горах. Ни собаки, ни петуха, ни воробьишки, ни мухи, жужжащей в окне. Безъязыкая планета.
