В замок — или, скажем, форпост, где была сосредоточена местная власть и находилась резиденция губернатора, или, как выражались дирахи, гарцука — меня приволокли сразу, как только в одном из поселений я излечил нескольких губошлепов, захворавших мучной лихорадкой. Они вповалку лежали на земле, за пределами беднейшего квартала, возле кучи отбросов, — умирали тихо, скорбели молча, ни о чем не вспоминали: ни об инкубаторе, где провели детство, ни о годах, проведенных на шахтах, ни о заготовке рыбы в море, ни о мамках, к которым их выпускали раз в месяц. Никто даже в мыслях не вспоминал о результатах этих набегов, о возможных своих наследниках — по крайней мере, я ничего подобного не уловил. Сожалели исключительно о том, что вовремя под руководством старшего не удалось им перемучить эту хворь, а теперь, когда ковчегу больше не нужны их усилия и труды, кто им поможет? Кто сунет в рот спасительную конфетку, которая помогла бы им распасться на изначальные стихии и хотя бы в таком виде поучаствовать в строительстве священного, обещающего спасение всем поселянам корабля?
Мысли умиравших были ровные, плоские, подогнанные друг к другу, как зубцы шестеренок — так и цеплялись одна за другую. Не гневайтесь, славные, простите, мудрые, нет больше сил, наказали меня за нерадивость и беспринципность; о собственном благе пеклись мы больше, чем о спасительном ковчеге; умираем в здравии и радости. Если бы только в последнюю минуту перед тем, как опуститься в недра Дауриса, хотя бы глазком взглянуть на желанный корабль? Томились они и мыслями о будущем своих нехитрых пожитков — кому достанется хламида, ложка, обувка и те несколько дырчатых «монет», зашитых в подоле. Заботы о собственности воодушевили меня — это было так по-человечески вспомнить перед смертью о вещах, которые столько лет грели тебе руки.
Я сунул всем троим лекарственные конфетки. В бытность мою на борту фламатера, во время подготовки к очередному посещению Хорда, попечитель вдоль и поперек исследовал телеса губошлепов, составил рецепты, снабдил меня запасом лекарственных средств, изготовленных из местных растений. Основной запас химикатов хранился на борту челнока, укрывшегося возле места приземления, но кое-что я носил с собой — упрятал в левую ногу. Теперь я мог считать себя самым искусным знахарем на Хорде, и судя по ретивости и страху стражников, единственным на всю округу. Спустя сутки, когда помиравшие от пятнистой заразы губошлепы, почувствовали себя лучше, они все, как один, встали и, не сговариваясь, бросились к местному начальнику канцелярии. Я не сразу сообразил, что послужило причиной подобной прыти, а когда до меня дошло, было поздно. Стражники — дюжие молодые ребята в панцирях и касках, напоминавших испанские шлемы времен Конкисты, — разбудили меня тупыми концами древков копий. Ткнули так, что я взвыл и со страху завопил — за что?! Стражи не стали вдаваться в объяснения, сгрудили меня и трех излеченных мною губошлепов и, подгоняя тычками, погнали в столицу материка.
Как водится, наша компания брела в ногу, в прежнем, уже знакомом порядке: впереди вожак, назначенный из канцелярии, по бокам два стражника, в середке мы, четверо преступников. Как-то я поинтересовался у стражника: зачем нужен вожак, когда есть дорога, хоженая-перехоженая?
— Как же без вожака, — добродушно усмехнулся тот и переложил копье на другое плечо. — Это их обязанность водить поселян. У них природа такая, хочешь не хочешь, а веди. Попробуй его не пустить, с тоски помрет.
Признаться, я мало что понял в подобном объяснении. Допытываться не стал, на сердце легла тоска — ну, и занесло меня!
В Дирах, обширное поселение, служившее «столицей» материка, мы притопали, когда на широкую холмистую местность, прилегающую к полноводной реке, легли светлые сумерки, и вокруг редкими россыпями засияли электрические огни. Ярко был освещен замок, представлявший из себя скопище пристыкованных друг к другу сооружений, возведенных на вершине прибрежной скалы. Комплекс был окружен низкими стенами, по углам четыре бастиона. Отдельно возвышался дворец с бросавшейся в глаза претензией на архитектурный стиль. На его крыше были видны параболические тарелки, путаница проводов, штыри направленных антенн.
Вожак подвел нас к воротам, здесь распрощался, почесал каждого на прощание и, дождавшись, когда створки распахнутся, направился в местную канцелярию. Нас же загнали в подземелье. По крайней мере меня в буквальном смысле!.. Завели в коридор, распахнули дверь, повернули лицом ко входу и пинком увесистого, с загнутым вверх носком сапога, переместили в камеру.
Слава тебе, Господи! Здесь я мог отдохнуть от неусыпного, обильного сияния, от которого страдал наверху. Нельзя сказать, что в подземелье царил полновесный мрак, однако сумерек здесь хватало, как, впрочем, и темных углов.
В подвале было тесновато — те же Петры, Андреи, Иуды, Абрамы, Иваны, Рахимы и прочее простолюдье. Была парочка Роовертов или Роональдов, так их называли сокамерники. Эти держались особняком, выделялись одеждой, на них были халаты, расшитые геометрическим орнаментом. Из разговоров я понял, что они принадлежали к замковой обслуге, один из них даже имел доступ к гарцуку. Я, правда, так и не понял, почему у них были одинаковые имена. Были здесь и двое с виду образованных заключенных — один пожилой губошлеп, другой молоденький прихрамывающий парнишка, с богатой, напоминающей птичье оперение шевелюрой. В чем заключалась их вина, я не мог понять, однако соседи и в первую очередь провокатор, подсаженный в камеру по случаю появления новеньких — меня и тех трех несчастных, которых я излечил от мучной лихорадки — называли их «политическими». На провокатора никто не обращал внимания, видно было, что исполнение обязанностей было ему в тягость. Он и ко мне не сразу подошел, сначала порасспросил тех троих, без конца изъявлявших восторг, что их вовремя заключили под стражу и без конца клявшихся в верности общему делу, потом только перебрался ко мне поближе.
— Откуда будешь? — спросил он.
Вопрос на Хорде немыслимый по наивности.
Я не ответил.
— Куда идешь?
— Куда глаза глядят. Пропитание ищу.
— Байки всякие загибаешь, людишек лечишь?
— Лечу.
— Чем?
— Патоку из трав варю, из нее облатки делаю. Можно настой употребить.
— Дружок у меня есть в городе. Дружка бы вылечил? — попросил он. — Подхватил он где-то мучницу.
— Не могу, облатки кончились, снадобья нет.
Между тем вокруг нас начал собираться народ.
— Где же ты до этого их брал?
— Сам делал (это была истинная правда). Дед научил, где какие травы искать, каких жучков отмачивать. Как сушить, перемалывать, на чем настаивать.
