— Жанндара, как вы знаете, это не теория и не догма… Она меньше замечает пропасть между людьми и животными, обращая внимание на их сходство, на связи, которые делают все живое частями единого целого.
У меня в голове целый день звучало Термора и я процитировал:
— Свет — это левая рука Тьмы.
А Тьма — это правая рука Света.
Два есть одно: жизнь и смерть
Лежат рядом, как пара в кеммере.
Как соединение руки.
Как конец и начало
Голос мой дрожал, когда я читал эти строки. Я помнил, что они были в письме, которое мой брат написал мне перед смертью.
Ай подумал и сказал:
— Вы изолированы и в то же время неразделены. Возможно даже, что вы страдаете целостностью, как мы дуализмом.
— Мы тоже дуалисты. Дуализм существует, пока существует «я» и «другие».
— «Я» и «ты», — сказал он. — Да, в конце концов это заложено глубже, чем пол…
— Скажите, как другой пол вашей расы отличается от вас?
Он посмотрел удивленно, меня тоже удивил собственный вопрос. Это во мне неожиданно заговорил кеммер.
— Я не думал об этом, — сказал Ай. — Вы ведь никогда не видели женщин.
Он использовал слово земного языка, которое я знал.
— Я видел ваши фотографии. Женщины похожи на наших беременных гетенианцев, но с большими грудями. Отличаются ли они в умственном отношении и поведении? Похожи ли на два различных вида?
— Нет, конечно, но различия очень важны. Я думаю, что важнейший фактор человеческой жизни — рожден ли он мужчиной или женщиной. В обществе пол определяет деятельность, мировоззрение, этику, манеры — все. Слова, обычаи, одежду, даже пищу. Женщины обычно едят меньше. Очень трудно отделить внутренние различия от внешних. Даже если женщины обладают в обществе равными правами с мужчинами, на них все равно падает обязанность рождения и воспитания детей.
— Значит, равенство не общее правило? Они отстают в умственном отношении?
— Не знаю. Они часто занимаются математикой, сочиняют музыку, изобретают, но они не абстрактно-мыслящие. И не потому, что они глупы. Физически они менее мускулисты, но намного выносливее мужчин. Психологически…
После этого он долго смотрел на горящую печь, а потом покачал головой.
— Харт, я не могу вам сказать, на что похожи женщины. Я никогда не думал об этом, а сейчас — о, боже, — я почти забыл о них. Я здесь уже два года. Вы же знаете, в некотором смысле женщины более чужды мне, чем вам. Ведь с вами я даже один пол…
Он посмотрел в сторону и рассмеялся печально и беспокойно. Я испытывал сложные чувства, и мы оставили эту тему.
Гирни Танери. Сегодня прошли восемнадцать миль на лыжах в северо-восточном направлении. В первый же час выбрались из пограничного района утесов и ущелий.
Оба шли в упряжке. Я — впереди, чтобы испытывать лед, но в этом не было необходимости. На ископаемом льду лежит слой нового льда в несколько футов толщиной, а на нем слой слежавшегося снега.
Идти было легко, сани казались такими легкими, что трудно было поверить, что в них еще несколько сотен фунтов веса. После полудня тащили сани по очереди. Один человек вполне справляется с ними на этой прекрасной поверхности. Жаль, что нам пришлось проделать самую тяжелую часть пути с грузом. Теперь идти легко.
Я понял, что слишком часто думаю о пище.
Ай говорит, что мы едим мало. Весь день мы быстро шли по ровному ледяному плато.
Лишь несколько далеких от нас пиков разрывали лед, а сзади висело темное облако дыхания Дрампера. И больше ничего.
Только солнце и лед.
В начале не было ничего, кроме льда и солнца. За много лет сияющее солнце выплавило во льду большую расщелину. По бокам расщелины — большие ледяные утесы, а дна у нее не было. На боках утесов таял снег, и капли падали вниз.
Первый из ледяных утесов сказал:
— У меня идет кровь.
Второй заметил:
— Я плачу.
А третий отозвался:
— Я потею.
Ледяные утесы выбрались из пропасти и стояли на ледяной равнине. Тот, который сказал: «У меня идет кровь», — дотянулся до солнца, набрал полные руки испражнений из солнечных кишок и сделал из них холмы и долины земли. Тот, который сказал: «Я плачу», — дохнул на лед, растопил его и создал моря и реки. Тот, который заметил: «Я потею», — смешал землю и морскую воду и сделал из смеси деревья, травы, зерно на полях, животных и людей. Растения росли на полях и в море, звери бегали по земле и плавали в воде, но люди не просыпались. Их было тридцать девять. Они спали на льду и не двигались.
Тогда ледяные утесы сели, согнув колени, и солнце растопило их. Они таяли молоком, и молоко текло в рты спящих, и спящие проснулись. Только дети людей пьют молоко, иначе они не просыпаются в жизни.
Первым проснулся Эдендурат. Он был так высок, что, встав, расколол головой небо, и пошел снег. Он увидел, как шевелятся и просыпаются другие и испугался. Поэтому он убивал их одного за другим ударом кулака. И убил их, все тридцать шесть. Но тридцать седьмой, предпоследний, убежал.
Его звали Хахерет. Побежал он по льду и по земле. Эдендурат погнался за ним, поймал и убил. Затем он вернулся к месту рождения на льду Гобрин, где лежали тела остальных, но последнего там уже не было. Он убежал, пока Эдендурат гнался за Хахеретом.
Эдендурат построил дом из замерзших тел своих братьев и стал ждать возвращения последнего. Каждый день один из трупов спрашивал: «Он горит?» И все остальные трупы мертвыми замерзшими языками отвечали:
— Нет.
Потом Эдендурат во сне вступил в кеммер, зашевелился и громко заговорил, а когда он проснулся, все трупы говорили: «Он горит!» И последний из собратьев, самый юный из них, услышав это, вошел в дом из тел и совокупился с Эдендуратом.
От них и пошли все люди, от плоти Эдендурата, из чрева Эдендурата. Имя младшего брата — отца — неизвестно. За каждым ребенком следовал клок тьмы, когда он ходил при дневном свете. Эдендурат спросил:
— Почему за моими сыновьями следует тьма?
Его кеммеринг ответил:
— Они рождены в доме из тел. И по пятам за ними следует тень-смерть. Они в середине времени. В начале было солнце и лед, и не было тени. В конце солнце пожрет себя, тень съест свет, и не останется ничего, кроме льда и тьмы.
Иногда, засыпая в темной тихой палатке, я на мгновение вижу перед собой картины прошлого. Слышно, как трется о них падающий снег. Ничего не видно. Свет печи Чейба погашен, и она существует только как теплый шар, сердце тепла. Слабый шелест спального мешка, звук снега, еле слышное дыхание спящего Эстравена, тьма, и больше ничего. Мы вдвоем внутри, в убежище, в центре всех предметов. Снаружи, как всегда, лежит огромная тьма, холодное смертельное одиночество.
