Пауэлл угрюмо покосился на единственный циферблат. Там по-прежнему было написано “Парсеки”, цифры все еще кончались на 1 000 000, а стрелка все так же неподвижно стояла на нулевом делении.
В святая святых “Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн, инкорпорэйтед” Альфред Лэннинг устало промолвил:
– Они не отвечают. Мы перебрали все волны, все диапазоны – и широковещательные и частные, передавали и кодом и открытым текстом и даже попробовали эти субэфирные новинки. А Мозг все еще ничего не говорит?
Этот вопрос был обращен к доктору Кэлвин.
– Он не хочет говорить подробнее на эту тему, Альфред, отрезала она. – Он утверждает, что они нас слышат… а когда я пытаюсь настаивать, он начинает… ну, упрямиться, что ли. А этого не должно быть. Упрямый робот? Невозможно.
– Скажите, чего вы все-таки добились, Сьюзен, – попросил Богерт.
– Пожалуйста! Он признался, что сам полностью управляет кораблем. Он не сомневается, что они останутся целы и невредимы, но подробнее говорить не хочет. Настаивать я не решаюсь. Тем не менее все эти отклонения как будто сосредоточиваются вокруг идеи межзвездного прыжка. Мозг определенно засмеялся, когда я коснулась этого вопроса. Есть и другие признаки ненормальности, но это наиболее явный.
Поглядев на остальных, она добавила:
– Я имею в виду истерию. Я тут же заговорила о другом и надеюсь, что не успела ничему повредить, но это дало мне ключ. С истерией я справлюсь. Дайте мне двенадцать часов! Если я смогу привести его в норму, он вернет корабль.
Богерт вдруг побледнел.
– Межзвездный прыжок?
– В чем дело? – одновременно воскликнули Кэлвин и Лэннинг.
– Расчеты двигателя, которые выдал Мозг… Погодите… Мне кое-что пришло в голову.
Он выбежал из комнаты. Лэннинг поглядел ему вслед и отрывисто сказал:
– Займитесь своим делом, Сьюзен.
Два часа спустя Богерт возбужденно говорил:
– Уверяю вас, Лэннинг, дело именно в этом. Межзвездный прыжок не может быть мгновенным – ведь скорость света конечна. В искривленном пространстве не может существовать жизнь… Не могут существовать ни вещество, ни энергия как таковые. Я не знаю, какую форму это может принять, но дело именно в этом. Вот что убило робота “Консолидэйтед”!
Донован выглядел измученным, да и чувствовал себя так же.
– Всего пять дней?
– Всего пять дней. Я уверен, что не ошибаюсь.
Донован в отчаянии огляделся. Сквозь стекло были видны звезды – знакомые, но бесконечно равнодушные. От стен веяло холодом; лампы, только что вновь ярко вспыхнувшие, светили ослепительно и безжалостно; стрелка на циферблате упрямо показывала на нуль, а во рту Донован ощущал явственный вкус бобов. Он сказал злобно:
– Мне нужно помыться.
Пауэлл взглянул на него и ответил:
– Мне тоже. Можешь не стесняться. Но если только ты не хочешь купаться в молоке и остаться без питья…
– Нам все равно придется скоро остаться без него. Грег, когда начнется этот межзвездный прыжок?
– А я почем знаю? Может быть, мы так и будем лететь. Со временем мы достигнем цели. Не мы – так наши рассыпавшиеся скелеты. Но ведь, собственно говоря, возможность нашей смерти и заставила Мозг свихнуться.
Донован сказал не оборачиваясь:
– Грег, я вот о чем подумал. Дело плохо. Нам нечем себя занять – ходи взад-вперед или разговаривай сам с собой. Ты слышал про то, как ребята терпели аварии в полете? Они сходили с ума куда раньше, чем умирали с голоду. Не знаю, Грег, но с того времени, как снова загорелся свет, со мной творится что-то неладное.
Наступило молчание, потом послышался тихий голос Пауэлла:
– Со мной тоже. Ты что чувствуешь?
Рыжая голова повернулась.
– Что-то неладно внутри. Все напряглось и как будто что-то колотится. Трудно дышать. Я не могу стоять спокойно.
– Гм-м… А вибрацию чувствуешь?
– Какую вибрацию?
– Сядь на минуту и послушай. Ее не слышишь, а чувствуешь – как будто что-то бьется где-то, и весь корабль, и ты вместе с ним. Слушай…
– Да, правильно. Что это, как ты думаешь, Грег? Может быть, дело в нас самих?
– Возможно. – Пауэлл медленно провел рукой по усам. – А может быть, это двигатели корабля. Возможно, они готовятся.
– К чему?
– К межзвездному прыжку. Может быть, он скоро начнется, и черт его знает, что это будет.
Донован задумался. Потом сказал гневно:
– Если так, то пусть. Но хоть бы мы могли бороться! Унизительно ждать этого.
Примерно через час Пауэлл поглядел на свою руку, лежавшую на металлическом подлокотнике кресла, и с ледяным спокойствием произнес:
– Дотронься до стены, Майк.
Донован приложил ладонь к стене и ответил:
– Она дрожит, Грег.
Даже звезды как будто превратились в туманные пятнышки. Где-то за стенами, казалось, набирала силу гигантская машина, накапливая все больше и больше энергии для могучего прыжка.
Это началось внезапно, с режущей боли. Пауэлл весь напрягся и судорожным движением привскочил в кресле. Он еще успел взглянуть на Донована, а потом у него в глазах потемнело, в ушах замер тонкий, всхлипывающий вопль товарища. Внутри него что-то, корчась, пыталось прорваться сквозь ледяной покров, который становился все толще и толще.
Что-то вырвалось и завертелось в искрах мерцающего света и боли. Упало…
…и завертелось…
…и понеслось вниз…
…в безмолвие!
Это была смерть!
Это был мир без движения и без ощущений. Мир тусклого, бесчувственного сознания – сознания тьмы, и безмолвия, и бесформенной борьбы.
И главное – сознания вечности.
От него остался лишь ничтожный белый клочок – его “я”, закоченевшее и перепуганное…
Потом проникновенно зазвучали слова, раскатившиеся над ним морем громового гула:
– На вас плохо сидит ваш гроб? Почему бы не попробовать эластичные гробы фирмы Трупа С.Кадавра? Их научно разработанные формы соответствуют естественным изгибам тела и обогащены витамином B1. Пользуйтесь гробами Кадавра – они удобны. Помните – вы – будете – мертвы – долго – долго!…
Это был не совсем звук, но, что бы это ни было, оно замерло в отдалении, перейдя во вкрадчивый, раскатистый шепот.
Ничтожный белый клочок, который, возможно, когда-то был Пауэллом, тщетно цеплялся за неощутимые тысячелетия, окружавшие его со всех сторон, и беспомощно свернулся, когда раздался пронзительный вопль ста миллионов призраков ста миллионов сопрано, который рос и усиливался:
