Жита посмотрел на лежавшего рядом офицера. В штабе поручик ему представился. Был он как бы из благородных, спокойный, уравновешенный. Может, немножко угрюмый, но вежливый. Фамилия у него была типа Рытар или что-то в этом роде. «Наверняка псевдоним со времен оккупации», – подумал Жита, но у него тут же прошла охота размышлять, потому что несколько раз подряд снаряды легли рядом с ними, лед затрещал, черная и холодная река широко выплеснула на снег сноп ледяных брызг. Аж передернуло – такая вода холодная. Разрывы пошли ложиться дальше, поручик вскочил первым и побежал.
– Берегись! – крикнул Жита и вдруг увидел освещенное вспышкой взрыва темное и грозное лицо поручика, он мельком посмотрел на него и крикнул: – Сейчас будет атака! – Вскочил и побежал, больше не оглядываясь.
Они выбрались на крутой берег, хватаясь за кусты, накрывающие их шапками легкого снега. Жита шел первым. Наступила тревожная тишина. Проваливаясь в сугробы, тяжело дыша, с яростью проклиная это снежное месиво под ногами, капрал, несмотря на темноту, вел спутника вперед. Когда он дошел до линии холмов, белеющих на фоне черной бездны хмурого неба, потребовалось преодолеть мелкий соединительный ров. Лучи немецких прожекторов торопливо и бойко прочесывали белые долины, а вслед за этим раздавались отдельные выстрелы снайперов.
В конце концов, задыхаясь и вспотев, они дошли до окопа неполного профиля с накатом из бревен, которому еще только предстояло превратиться в землянку.
Люди, работающие в темноте, встали на звук твердого голоса Нового. В короткой речи он объяснил, кто он и зачем прибыл.
Но не закончил.
Потому что все вокруг завыло, ужасно загрохотало, посыпались комья замерзшей земли и снега, град осколков от снарядов всех калибров. Люди бросились на дно окопа, напряженно дыша в снег, который ледяным холодом сковывал тело, вжимались в него, ожидая конца этого ада.
И наконец сумерки взорвались дождем частых выстрелов.
– Атакуют! – полетело по траншее, словно искра вдоль фитиля.
Окоп в подразделении, в котором командиром был Новый, сразу вскипел хаотической стрельбой, а сам он уже с автоматом в руке напрасно пытался сориентироваться в ситуации, но вот уже затарахтели два «максима».
– Ракеты!
Снова взлетели красные звезды сигнальных выстрелов. Настойчивым языком умирающих в поднебесье огней они требовали поддержки артиллерии.
– Наверное, не видят – такая метель, что за два шага ничего не видно, – сказал Жита, выдувая снег из ствола немецкого «шмайсера». Он еще ни разу не выстрелил, потому что предпочитал бить наверняка.
Где-то взорвалась пара ручных гранат.
– Идут! Гранаты где?
У Житы был под рукой целый ящик. Их передавали по цепочке, из рук в руки. Воздух загудел и наполнился резким свистом и шипением пуль. Один «максим» умолк, словно подавился, тявкнул еще раз и замолчал. Новый повернулся к солдатам.
– Похоже, подходят, – сказал он. Голос у него был низкий и ровный.
И уже снег вдали закишел черными тенями, хаотичная стрельба стала более четкой и плотной. Единственный пулемет, уже не щадя боеприпасов, лупил в подвижную темноту сериями. «Шмайсер» Житы присоединился к общему хору резким, быстрым треском. Густо сыпались горячие гильзы. Там, где они падали, снег таял, образуя темные ямки.
Немцы залегли. Постепенно напряжение проходило. Огонь становился более редким и вместе с тем не таким нервным. «Максим», который заело при заряжании, наконец-то заработал. Подступы опустели. Немцы отступали в темноту. Только черные неподвижные пятна густо лежали здесь и там на белых дюнах.
Впереди солдаты краткими перебежками достигли окопа, раз и другой хлопнули взрывы ручных гранат, но скоро и там повисла тишина. Новый послал капрала узнать, что там происходит. По пути Жита встретил людей: они вели двух пленных.
Действительно, это были эсэсовцы из дивизии «Grossdeutschland»[128].
Капрал Жита терпеть их не мог.
– Ах, мерзавцы! – сказал он, а когда они спустились по склону пригорка, посветил фонариком.
Две белые фигуры в длинных защитных капюшонах остановились с наполовину поднятыми руками.
– Подлецы! Это все из-за них!
Кулак Житы мелькнул в темноте. Высокий немец, получивший удар в лицо, охнул и упал в высокий снег, откуда начал неуклюже и неохотно выбираться. Жита ударил во второй раз, как молотом, уверенно держась на ногах, замахнулся и выбросил вперед большой кулак. Другого ударил наотмашь, под дых.
– Капрал, – раздался сзади резкий голос.
Жита не слышал. Опьяненный огромной, священной, красной злостью, он бил фрица в морду.
– Капрал! – раздалось во второй раз, но так, что Жита отрезвел.
Новый стоял в голубом свете поблекшего фонаря и сверкал белками глаз.
– Это позор! Бить безоружных – это подлость. Пожалуйста, проводите их на другой берег, в ту избу, возле которой мы проходили.
Он назначил охранника.
– Сейчас я туда приду. А с вами я хотел бы поговорить, – обратился он к Жите.
Капрал погрозил тяжелым разбитым кулаком в сторону уходящих немцев. Не так легко было погасить в себе злость.
– Почему вы их били?
Жита переступил с ноги на ногу. Оба они стояли, укрытые от ветра низким, но крутым склоном пригорка. Воцарилась тишина. Капрал смотрел офицеру под ноги и молчал.
– Ну?
– Многое я мог бы рассказать… – Жита поднял голову и с отчаянием крикнул ему в лицо: – Жену мою убили и ребенка. И все.
Поручик не дрогнул.
– Мстить надо, – сказал он, – но не так, не так…
– Это я понимаю, поручик. Но эти большие красные рожи, и эти квадратные шлемы, и квадратные головы – лупил бы их и лупил, и бил бы в эти мерзкие морды, пока меня или их кровь не зальет…
Поручик слегка пошевелился.
– Молчите, капрал, я запрещаю вам издеваться над пленными. Если это повторится, будете наказаны. Понятно?
– Так точно, поручик, – пробормотал Жита.
– Так-то!
Новый повернулся и исчез в ночи. Жита поднял руку к лицу и осмотрел пальцы – костяшки были исцарапаны, разбиты. И словно волна удовлетворения прокатилась по его телу. Внезапно на мрачно-белом фоне снежного холма показалось пустое пространство, торчавшая из еще пахнущего копотью пожарища печная труба, угли сожженного забора, одинокий раздутый труп коровы и синий дымок, который летал над всем этим, кружась медленно, медленно…
– Пся крев! – выругался Жита.
Ненависть была сильнее его; выплеснутая в вихре борьбы, она поднималась откуда-то снизу и опять заполняла его сердце.
Поручик обошел по траншеям почти весь фронт плацдарма, послал несколько человек на другой берег за боеприпасами и вернулся в землянку. Здесь он долгое время прислушивался, но, слыша только шум и шелест ветра, приказал сержанту Мигасу в случае необходимости его вызвать и пошел через реку к избе на переправе.
