– Er lebt noch, – удивился. – Diese Russen – das sind aber Vieher – ja, ja, hier habe ich das schon öftere gesehen – hier, in Russland[127].
Перевод Язневича В.И.
Выл ветер. Плотные массы снежных вихрей поднимались и сталкивались друг с другом, с шумом опадали и исчезали в темноте. Гачиньский, стоя на посту перед штабом батальона, топал ногами и ежился, напрягаясь изо всех сил. Ему чудилось, что тулуп, который в избе казался большим и теплым, под хлещущими плетьми ледяного вихря уменьшился в размерах и стал ему тесен.
Подняв воротник, он изобретательно сузил щель, через которую смотрел на божий мир. Некоторое время он даже боролся с искушением отставить автомат, чтобы туже подпоясаться, но канонада на западе усилилась и он передумал. Гачиньский только сильнее затопал ногами, которые проваливались, тонули в снежной, засыпающей все массе. В черной кутерьме сумерек свистело и гудело, на верхушках снежных холмов ветер поднимал развевающиеся гривы метелицы. Гачиньский крепким словцом благословил погоду и как раз начал обходить избу со стороны дороги, когда вдали застучало, зафыркало и уже отчетливо раздалось сильное тарахтение мотоциклетного мотора.
Солдат высунул голову из кожуха, не обращая внимания на ветер, который тотчас же ударил в лицо горстями сыпучего, колючего снега, прислушался. Он напряг зрение, но напрасно: было темно и глухо, обманчиво белел снег, создавая только видимость освещения – все равно ничего не видно. Мотор на минуту утих за холмом, затем взорвался победным тарахтением, выстрелил раз, другой, фыркнул, белым снопом света вырвал из клубящегося мрака длинную полосу дня. В прыгающей полосе света фары мотоцикла закружили миллионы бриллиантовых снежинок. Короткий конус света, смешно и быстро подрагивая, раз и другой ослепил часового, желтый ослепляющий луч остановился, и какая-то большая темная фигура побежала от наполовину засыпанной дороги к комендатуре.
В луче невыключенной фары показался высокий мужчина в кожаной куртке, на плечах которой корка льда и снега образовала фантастические налеты, подобные белым эполетам, и грудки снежной крупы лежали во всех складках его одежды. Он так и бежал, отряхиваясь, глубоко проваливаясь тяжелыми валенками в сугробы, с лицом в тени, только сверкая иголками льда.
– Пароль!
– Краков. Не узнаешь меня?
«Великан» как бы уменьшился – Гачиньский удивился: так это же капрал Жита. Как он мог его не узнать? В это время курьер направился к веранде.
– Что слышно, капрал? – спросил Гачиньский абсолютно неофициальным тоном, выпуская молочные клубы пара.
– Не твое дело, – невежливо буркнул Жита, и дверь захлопнулась.
Внутри затемненной крестьянской избы сидел капитан Тельжиньский и с яростью крутил ручку телефона. Шум открывающейся двери и облако снежинок, обдавшие неожиданным холодом, заставили его повернуться.
– Капитан! – Жита представился как положено, может даже жалея, что в валенках нельзя, согласно уставу, «ударить копытами».
Капитан поднялся.
– Ах, отлично, потому что, черт побери, уже пятнадцать минут не могу до вас дозвониться, а тут командование голову мне отрывает. Ну и что слышно? – спросил он, одновременно пробегая глазами обрывок листка из блокнота, криво исписанный карандашом.
– Как будто хорошо, – сказал нерешительно Жита, – держимся. Мы отбили три контратаки немцев…
– Как это три? Две?
Жита смешался.
– Нет, три… капитан, такое дело…
Он сам не знал, что говорить. Капитан неожиданно посмотрел ему в глаза. Капрал с широким мальчишечьим лицом избегал его взгляда. Он не по-уставному крутил головой, что-то подавлял в себе, подавлял, пока не взорвался:
– Поручик… поручик… погиб.
– Янек? – вырвалось у Тельжиньского.
Непроизвольно он схватил Житу за плечи. Снег на бровях и ресницах капрала таял, и казалось, будто он плакал. Блестевшие в свете карбидной лампы, которая воняла на столе, капли струйками стекали по этому застывшему, грубо вытесанному лицу.
– Да. Врочиньский…
Тельжиньский глубоко вздохнул, подошел к табурету и сел. Некоторое время длилось молчание, пока наконец не раздался чей-то голос, от которого Жита вздрогнул. Это был чужой голос.
– Итак, как это было… рассказывайте все по порядку, – произнес деревянным, сухим, спокойным голосом Тельжиньский, поправляя сдвинувшуюся карту.
– Когда мы при поддержке артиллерии отбили контратаку немцев, поручик сказал мне: «Жита, надо будет подскочить в штаб батальона, чтобы нам прислали противотанковые гранаты. Похоже, что немцы прокладывают тракторами дорогу». И он написал это донесение. Но едва я его взял, немцы накрыли нас, опять палит артиллерия, одни пятнадцатимиллиметровые летят, дай Бог здоровья, носа не высунуть. Я хотел бежать, выскочил, но поручик кричит: «Лежи, болван!» Говорю, что у меня приказ отнести донесение. А он мне говорит, что у меня приказ лежать. Поэтому я залез в окоп – правда, неполного профиля, потому что мы еще даже по-хорошему там еще не обустроились, землянок еще нет, потому что как только вылезем с лопатками, фрицы начинают забрасывать снарядами, поэтому лучше не двигаться.
– Насколько широк сейчас плацдарм? – спросил Тельжиньский, одновременно обращаясь за перегородку: – Гайда!
Сержант Гайда, который переписывал целый ворох бумаг, оторвался от своей работы и подошел к столу.
– Ну, будет с полкилометра… Было больше, но нас зажали. Так точно накрыли переправу, что лед стал трескаться. Второй взвод начал прыгать через реку, но поручик удержал его, чтобы огонь пошел дальше. Потому что они совершают такие вылазки и передвигают огонь все дальше, на другой берег. И как раз когда он говорил по телефону, кажется, с вами, – Тельжиньский, хмурый и молчаливый, кивнул головой, – его убило. В самую голову получил, осколок вышел у него с другой стороны… И в эту минуту немцы пошли в атаку. В третий раз. Танков, слава Богу, не было; впрочем, не представляю себе: в такую ночь? Значит, мы их как-то отбросили, и из-за того, что надо было там посуетиться возле командования, я поехал только тогда, когда немного успокоилось, ну и чтобы вам доложить…
– Кто теперь командует?
– Сержант Мигас.
– Машина у вас есть?
– Я на мотоцикле приехал.
Тельжиньский забарабанил пальцами по столу.
– У меня противотанковых уже нет, все взяла вторая рота. Поедете в полк, там вам дадут. Гайда?
– Да, капитан.
– Напишите ему там что надо. Ага, и еще одно. – Тельжиньский посмотрел на Житу. – Командование должно было мне прислать тут какого-то подпоручика в адъютанты, потому что Врочиньский неожиданно сбежал. – Он стукнул рукой по столу, буркнул что-то невнятное и продолжил: – Ладно, я уж как-нибудь обойдусь. Возьмете его, и пусть пока будет у вас. Официально все сам улажу. Гайда, соедините меня со штабом.
