В разрушении Плата Трансполис и убийства ста тридцати миллионов жителей этого огромного города обвинялся «Король-мясник Тайпея» и прославлялся ответный удар, в результате которого сровняли с лицом земли Хонсю Трансполис. Даже теперь, когда после описываемых в песне событий миновали сотни лет, я слушал ее, и у меня мурашки бежали по коже и кровь стыла в жилах. Я подумал о том, что надо будет напомнить Торвальду, как свойственна людям жажда драки.
Первые песни публика прослушала терпеливо и сдержанно. Настоящий успел возымела песня на стихи Анны К. Тервиллигер. Это было одно из тех стихотворений, в котором я почти не уловил смысла, но публика встретила песню яростными аплодисментами. Валери положила стихи Анны, как я понял, на инструментальную пьесу обязательного репертуара конкурсантов.
Стоило ей взять первые аккорды, как многие зааплодировали и вскочили со своих мест, а остальные вынуждены были встать, чтобы видеть Валери. Большинство фраз звучало на рациональном языке. И в тот вечер, и потом я мало что понял в тексте, но мне показалось, что Анна изложила в стихотворной форме нечто вроде теоремы Геделя на тему местных богословских догматов. Суть теоремы сводилась к тому, что если догматы верны, то должны существовать истины, которые догматами описаны быть не могут, — а это была ересь. Мало того: Валери положила этот текст на мелодию некоего гимна, исполнявшегося во время фрагмента службы, в котором прославлялась «продажность жизни». Сама же песня при этом называлась «Ты не всегда можешь получить то, что хочешь».
В общем, о чем шла речь в этой песне, я так до сих пор и не понял и не думаю, что для некаледонца это возможно. Главным было то, что в тексте шла речь о наиважнейших религиозных ритуалах, заложенных легендарными основателями каледонской веры во времена Индустриального Века, а Валери… играла мелодию в ритме регтайма!
Короче говоря, между злобными словами и развеселой музыкой проскальзывал горький сарказм, нацеленный в самую сердцевину мировоззрения каледонцев. Страсти, разгоревшиеся на фоне исполнения песни, скорее всего были вызваны тем, что публика по идее должна была отреагировать на такой демарш со стороны исполнительницы более чем сдержанно.
Повсюду вокруг меня люди начали кричать и ругаться друг с другом, закипели жаркие споры, некоторые даже стали толкать друг дружку. «Какое счастье, — подумал я, — что я еще не научил их технике ударов!» Одна бледная девушка взобралась на стул и стала громко кричать на всех сразу. Я видел, как шевелятся ее губы, но, хотя от меня до нее было всего-то метров шесть, я не слышал ни слова.
Я обернулся к Аймерику, но его на месте не оказалось.
Там сидел какой-то рыжеволосый мальчишка — я не сразу узнал Прескотта. Тот что-то кричал Маргарет, сидевшей по другую сторону от меня. Он сжал пыльцы в кулак, словно намеревался ударить Маргарет. Я схватил его за ногу и швырнул на ковер, надеясь, что это охладит его пыл и убережет от беды. Я заметил, что Пол и Торвальд заняли позиции около сцены, от чего стали похожими на вышибал в каком-нибудь баре во время потасовки, и не без удовольствия отметил, что они стали более решительными и крепкими за время занятий боевыми искусствами. Похоже, связываться с ними никто не хотел. А через мгновение к ним присоединились Аймерик и Брюс. Я начал пробираться к сцене сквозь толпу зрителей.
Неожиданно свет погас совсем, а потом, судя по всему, сработали какие-то глушилки. Все окружающие звуки стали не слышны. Я понял: это дело рук полиции. Это, конечно, было плохо, но тишина меня настолько порадовала, что на какое-то мгновение мне стало все равно.
И тут из динамиков послышался плоский, лишенный каких бы то ни было эмоций компьютерный голос:
— В данном месте отмечается значительная иррациональность. Мы требуем, чтобы Торвальд Спендерс и Пол Партон назвали себя.
— Мы здесь, — одновременно отозвались Пол и Торвальд.
В зале было тихо. Действие глушителей мало-помалу пошло на убыль, только в ушах у меня жутко звенело — так всегда бывает после отключения глушителей.
— Пожалуйста, каким-нибудь способом усмирите это сборище. В противном случае оно и ему подобные сборища будут объявлены опасными для рациональности.
Зажегся свет — на полную мощность, отчего все стали подслеповато моргать. Я увидел, что Торвальд пытается отчаянно сообразить, как быть. Ответил компьютеру Пол:
— Мы готовы вернуть всем, кто пожелает сейчас уйти, полную стоимость билета на сегодняшнее представление, а также, если возникнет такое желание, — контрамарки на все будущие концерты.
Последовала тягостная пауза, а за ней — жиденькие аплодисменты. С чего было аплодировать — непонятно, ведь это было самое простое и очевидное…
— Возражение, — вмешался компьютер. — С вашей стороны нерационально так поступать. Эти люди уже успели потребить половину запланированной вами продукции.
Пол заговорил медленно и очень внятно:
— Я это понимаю. Но еще я понимаю, что многие из них весьма разочарованы, поскольку увидели не совсем то, что надеялись увидеть. Поэтому в том случае, если состоятся еще какие-нибудь представления, для этих людей будет вполне рационально посетить их из финансового интереса: а вдруг им там понравится.
— Возражение. Тем самым они обретут возможность вас обанкротить.
— Да, но если мы будем заботиться о качестве представлений, они пожелают присутствовать на них до конца и тогда не смогут востребовать обратно деньги, уплаченные за вход.
— Возражения снимаются. Продолжайте мероприятие.
За несколько минут Пол и Торвальд раздали деньги примерно двадцати зрителям, пожелавшим покинуть зал. Я тем временем подошел к Валери — отчасти для того, чтобы поздравить ее с успешным выступлением и подбодрить, но в основном для того, чтобы еще немного пофлиртовать с ней.
Настроение у нее оказалось на удивление приподнятое.
Она была удивлена тем, что ее не испугало такое большое скопление народа, и кроме того, она радовалась тому, что ее песня вызвала такое быстрое и полное понимание.
— В общем, — сказала она, — теперь я знаю, что если пойду этим путем, меня хотя бы будут понимать. Может быть, меня возненавидят, но понимать будут. А знание того, что тебя понимают, чего-то да стоит.
— Но… но ведь ты подвергаешь себя такому риску…
Она улыбнулась и покачала головой.
— Какому риску? Я буду играть то, что пожелаю. Никто не имеет права заставить меня прекратить делать это. Я могу сочинять песни и зависеть от того, как их примут зрители, а не от какого-то бездушного компьютера, который решает, как должна звучать моя музыка. Даже если мне потом придется отказаться от песен, их все равно будут петь.
