Все время, пока шла пьеса, публика сопровождала реплики актеров бурными возгласами. Маргарет так разволновалась, что, вскочив с места, потом чуть было не села ко мне на колени. А когда свет погас, все сразу умолкли и стали терпеливо ждать, полагая, что дело в какой-то технической неисправности. Я было подумал, не стоит ли затопать и засвистеть — так было принято реагировать на подобные ситуации в Аквитании. Но представление было настолько самодеятельным и неловким, что пауза показалась мне очень даже уместной.
А потом свет снова зажегся и послышался голос из динамиков:
— Пасторат Социальных Проектов определил, что данное мероприятие и в целом, и в частности является совершенно иррациональным. Кроме того, принято решение задним числом отменить разрешение на проведение данного мероприятия.
Полицейские чиновники, давшие таковое разрешение и не осуществившие подавления имевших место ранее беспорядков, будут преданы суду в самое ближайшее время. Все присутствующие должны будут дать показания по этому делу и ряду других, вытекающих из него. Желающие могут ознакомиться с протоколом обвинения в иррациональности. Всем присутствующим рекомендуется в течение тридцати минут покинуть помещение и избегать дальнейших проявлений иррациональности. В противном случае им будет грозить допрос.
В зале наступила гнетущая тишина. Никто не смотрел по сторонам — кроме, пожалуй, меня. Я заметил, что по щекам Маргарет текут слезы и что губы ее дрожат.
Торвальд поднялся. Вид у него был такой, словно ему заехали ногой в пах.
— Ну вот, — проговорил он. — Вы все слышали. Похоже, мы ухитрились навлечь беду на полицию. Так давайте не будем вынуждать их выволакивать нас отсюда. Я делаю официальное заявление для подслушивающих устройств: мы будем жаловаться на предпринятые по отношению к нам действия на всех возможных основаниях. — Несколько человек встали и зааплодировали. Остальные сидели, не решаясь поднять глаз. — Но сейчас всем нам лучше как можно быстрее уйти отсюда. — Торвальд обвел взглядом зал. Он явно пытался придумать, что еще сказать. — Все, кто пожелает выразить рациональный протест по поводу действий ПСП, могут принять участие в уборке зала. Тем самым они могут выразить свое неодобрение.
Аймерик присвистнул и прошептал мне на ухо:
— Блестяще. Они думали, что им удастся повесить эту работу на каких-нибудь агентов по трудоустройству и работодателей, а потом еще и наказать их за то, что они недостаточно быстро с ней справились. А теперь Торвальд вполне легально и весьма рационально оставляет желающих добровольно потрудиться. Никто не сможет никого наказать за неоплаченный труд.
Все было сделано быстро, без лишней суеты.
— В Нупето все бы только возмутились, — сказал я Биерис, когда мы с ней тащили по несколько стульев к дальней стене. Я заметил, что она несла больше стульев, чем я, и поздравил себя с тем, что не сморозил никакой глупости по этому поводу.
— Вот-вот. И вряд ли бы кто-то вообще остался, чтобы помочь.
— Что ж, — проговорил Аймерик, остановившийся возле нас с коробкой аудиоаппаратуры, — это будет записано в их пользу, если их обвинят в иррациональности.
— Ерунда, — возразила Биерис. — Скажут, что они уговорили помочь своих друзей. У этих ребят — завидная храбрость, Аймерик.
Он промолчал, я тоже. Мне-то сегодня никто не понравился, кроме Валери. И все же я не жалел о том, что пришел.
Всегда приятно было оказаться на стороне тех, кто прав.
Маргарет нужно было помочь сложить то, что осталось от импровизированного буфета, и я присоединился к ней.
Когда мы выносили из зала непочатый бочонок с пивом, я сказал ей:
— Никак не возьму в толк, почему давать людям то, чего они хотят, — это иррационально, тем более когда они доказывают свое желание тем, что платят деньги.
Она вздохнула.
— Если представить себе, как могла бы пойти беседа, я вижу, каковы могли бы быть аргументы «псипов». Они не верят в то, что позволительны противоречия в области культуры. Поэтому и считают, что ради нашего же блага нельзя разрешать, чтобы вся эта свобода, процветание и счастье грозили источнику всей свободы, процветания и счастья. Доказательство таково: поскольку рациональные рынки делают людей счастливыми…
— Это злоба, только злоба, и больше ничего, — прозвучал чей-то голос позади нас. Обернувшись, мы увидели Прескотта Дилидженса и Тэни Питерборо, которые вдвоем несли стол. — Но на этот раз «псипы» здорово переборщили, — сказал Прескотт. — Можно не сомневаться: они пытаются подкопаться под весь Билль о Реформах, принятый двадцать лет назад. Завтра у нас собрание, посвященное возрождению Либеральной Ассоциации. Если хочешь, приходи, Маргарет.
— Хорошо, приду, — холодно отозвалась Маргарет — видимо, не забыла, что Прескотт пытался пристыдить ее за излишнюю эмоциональность на занятиях.
— Власти не знают о том, что именно произошло, и нужно как можно скорее привлечь к этому их внимание, — добавил Тэни, а Прескотт энергично кивнул.
Мы убрали бочонок во временную кладовую и отошли в сторону, чтобы дать проход остальным.
— Ну все, кажется, — заключил Торвальд. — Посмотрите, не забыли ли вы в зале что-нибудь из своих вещей. Благодарю всех вас за то, что вы рационально отстаивали свои права.
Все заторопились по домам. Я предложил Торвальду доехать вместе со мной на такси до Центра, но у него, как выяснилось, есть еще какие-то неотложные дела, поэтому я поехал один. Окна я закрывать не стал — хотелось еще немного посмотреть на город. Сегодня ярко светила луна, поэтому видимость была отличной. Как ни странно, на улицах было довольно много пешеходов. Лица их были не видны, поскольку все они были в куртках с капюшонами и лицевыми пластинами. Трудно было понять, кто это такие и куда направляются.
Через какое-то время машина проехала сквозь длинную вереницу людей, бежавших по шоссе. Я не сумел их толком разглядеть, поскольку бежали они в ту же сторону, куда я ехал.
Когда я проехал еще один квартал, я наткнулся еще на одну шеренгу людей на проезжей части. Эти шли мне навстречу и расступились, чтобы дать мне дорогу.
Выйдя из машины, я бегом добежал до Центра и сразу поднялся наверх, чтобы переодеться в пижаму. Мною владело страстное желание надеть на себя что-нибудь легкое и удобное. Переодеваясь, я включил пульт, связался с кухней и заказал две теплые сладкие булочки и чашку горячего шоколада. Буквально через мгновение, когда я застегивал пижаму, послышался мелодичный звон, известивший меня о прибытии почты. Наверное, то было письмо от Маркабру или от отца, в любом случае какие-то вести с родины — оттуда, где не было таких дикостей, где художником можно было восхищаться за его талант, стиль и мастерство, а не за такие глупости, как храбрость и принципиальность. Мой дом… Куда я скоро вернусь…
