И вне какой-либо связи с этим открытием, одновременно с ним, в сознании его родилось другое решение. Словно мозг его внезапно прояснился и решал сейчас одну задачу за другой, как на экзамене. Охранники его были аборигенами. А ведь он — психолог, знакомый в основных чертах с психикой первобытных людей, с ее детской наивностью и в то же время со всеми ее сложнейшими проявлениями, которые отличают человека от животного.
Дворец, бесспорно, был египетским. Египетскими были и одежда и оружие черных воинов. Однако рубцы на груди и отсутствие резца в нижней челюсти недвусмысленно выдавали обычаи австралийских туземцев. Таких обычаев, насколько помнил Крум, в Египте не существовало.
Ему надо обращаться с ними, как с настоящими аборигенами, необходимо применить то, что он знал о них...
И прежде чем он успел составить в уме план, послышался звук открываемой двери, пламя факела разогнало мрак, и он увидел вошедшего Эхенуфера, начальника стражи. Но и тот был с выбитым зубом и с татуировкой на груди. Значит, можно попробовать поговорить с ним...
— Эхенуфер! — сказал он, пристально всматриваясь в него. — Узнаешь ли ты меня? Знаешь ли ты, кто я такой?
Чернокожий даже не взглянул на него. Он подошел к Круму, перевернул его на спину, проверил, крепко ли связаны его руки. Тогда Крум прокричал:
— Сын мой! Неужели ты не узнал духа своего отца?
Эхенуфер вздрогнул, однако сумел овладеть собой и снова ничего не ответил. Крум заметил, что он затронул какую-то струну. Такой номер не прошел бы с чернокожими, которые чаще входят в контакт с цивилизацией. Но этот не знал белых. Поэтому Крум быстро продолжал, не давая ему времени опомниться:
— Ты ведь знаешь, что духи умерших — белые. Я буду белым до тех пор, пока не вернусь в камень, в котором обитал. Тогда я буду ждать, пока мимо не пройдет беременная женщина, чтобы вселиться в ребенка, которого она родит. И после этого я снова стану черным, храбрым черным охотником.
Эхенуфер невольно промолвил:
— Так, так! Белые — духи!..
Но он вовремя опомнился и замолк на полуслове.
Крум поспешил добавить:
— Каким храбрым воином был ты, Эхенуфер!
— Какой же я Эхенуфер! Я — Баданга!
Крум проговорил, притворяясь пристыженным:
— Как я мог забыть! Но ведь ты знаешь, что, когда черный, живой человек, становится белым, он начинает забывать.
Эхенуфер — имя египетское, а Баданга — австралийское.
— Да, да! — подтвердил Эхенуфер. — Тогда человек становится глупым. Поэтому белые не могут читать следы, не помнят тотемов.
Крум продолжал:
— Каким выносливым юношей был ты во время испытания, полностью готовым к тому, чтобы стать мужчиной. Никто другой не мог так долго пробыть один в пустыне, как ты, голодный, мучимый жаждой.
Он увлекся, увидев, что Эхенуфер то ли не замечает его ошибок, то ли, если и замечает, не обращает на них внимания, как не обращают внимания на ошибки детей. А ведь белые духи — те же дети.
— Перед тем, — продолжал Крум — все мы, взрослые мужчины, показывали зам свое мужество. Царапали себя ногтями до крови, каменными ножами резали себе грудь. Я тогда танцевал на огне, подпрыгивая на углях и не чувствуя боли. Потом я спрыгнул с эвкалипта в самый колючий кустарник. И когда наконец выбрался оттуда, весь в крови, вырезал у вас на груди племенные знаки.
Эхенуфер слушал его снисходительно — вежливо. Действительно, насколько поглупел его отец, став белым духом! Все перепутал. Не он танцевал тогда на огне, а Наниджава; и не он резал ножом их груди, а Наниджава. Но он не стал возражать, чтобы не огорчать его. Отца, даже если он стал белым духом, не перебивают.
А Крум все говорил и говорил, не останавливаясь. Он знал, что останавливаться нельзя, чтобы не прекратилось воздействие внушения.
— Героем ты был, Баданга! Не издав ни звука, выковырнул ножом свой зуб. И стал настоящим мужчиной!
Эхенуфер невольно подбоченился и усмехнулся, показывая выбитый зуб, свидетельство мужской твердости.
— Ты ведь знаешь, — продолжал Крум, приступая наконец после долгой подготовки к своей цели. — Что приснится, то и сбудется!
— Верно! — подтвердил его мнимый сын. — Мне снилось, что ты жив.
— Вот видишь! И вот я перед тобой! А мне снилось, что я лежу связанный. А душа моя хочет вернуться в Бибулмун — Страну материнской груди, где зарыты чуринги племени, где обитают души тотемов. Потому что вдали от Бибул-муна ее ждет вечное одиночество среди злых, враждебных духов. Снилось мне, что сын мой, Баданга, освобождает меня и позволяет вернуться в страну тотемов.
Эхенуфер смотрел на него, смущенный и нерешительный.
— Чего ты еще ждешь! — подстегнул его Крум. — Почему не развяжешь отца своего, чтобы его душа вернулась успокоенная в Бибулмун? Или хочешь, чтобы я тебя мучил во сне всю твою жизнь?
Словно очнувшись ото сна, чернокожий наклонился и дрожащими руками развязал тугие узлы. Снял веревки и помог Круму встать.
— Выведи меня наружу, сын мой! — произнес Крум. — Покажи мне дорогу в Бибулмун, чтобы я не мучил тебя во сне!
Эхенуфер открыл дверь и послушно повел его по коридору, освещая путь догорающим фжелом.
— Сейчас мы пойдем к белой женщине! — приказал ему Крум.
Чернокожий отпрянул в сторону.
— Нельзя! Фараон лишит меня блаженства!
— Ты должен слушаться своего отца! Отведи меня к Нефертити!
— Нет, нет! Фараон лишит меня...
— Черт бы его побрал, твоего фараона! — взорвался Крум. — О каком блаженстве ты бредишь?
— Он дает нам божественное питье, которое пьют только «ир-мунен», боги с головами животных. Поэтому они бессмертны и всемогущи.
— А что это за питье?
— Божественное! Выпив его, человек может летать, становится легче духа. И ему становится хорошо-хорошо! Ничего не болит, ничто не мучит его. Он путешествует по стране блаженства, куда отправляются наши души после смерти, только если мы слушаемся фараона. Неповиновение грозит гибелью тела и души, утратой блаженства.
Крум быстро соображал. Чем мог подчинить их себе этот черный маньяк? Может, морфием? Или опиумом? Опиум добывать легче.
— Я — дух! — настойчиво повторил он. — Сильнее вашего фараона. Я — волшебник. Я все могу. Могу выпустить из него кровь, и он будет думать, что с ним все в порядке, хотя и будет обречен на быструю смерть.
«Не перебарщиваю ли я?» — мелькнуло у него в голове.
Но нет. По понятиям аборигенов, он не преувеличивал. Эхенуфер смотрел на него доверчиво, без тени подозрения. Потому что он знал и это, знал, что существуют такие всесильные волшебники. Одним взглядом они могут лишить тебя сознания. Он затрепетал. Что из того, что Крум был ему «отцом»? Колдун, даже если он отец, требует послушания.
