– Мне надоело играть роль ниши, в которую без спросу вселяются бродяги, – мрачно сказал Джебрасси. – И я устал жить в неведении.
Он раздраженно поддернул подол куртуники и плюхнулся на табурет подле стола.
– Ладно, пусть катится в выгребную яму. Рассыпай жуков.
Тиадба вручила ему мягкий серый прутик, которым пишут на трясоткани, открыла первый горшок и положила его набок. Жуки – длинные, глянцево-черные, с пятью парами лап и голубыми карбункулами глаз, – полезли наружу, щебеча и стрекоча. Ничуть не обиженные за содержание в тесноте, они просто желали разбежаться по сторонам, а потом снова собраться в компании и возобновить нескончаемую игру в слова.
Жуки в двух соседних горшках таращились сквозь крышку с пробитыми дырками и тихонько шевелили усиками. Девушка выпустила и эту партию. Чем больше жуков, тем длиннее слова.
Тиадба взяла палочку и присела возле Джебрасси. Тот уже записывал простейшие комбинации, по мере того как самые старые жуки подползали друг к другу, формируя параллельные ряды.
Тиадба благоговейно раскрыла первую книгу.
Миновало два периода бодрствования, заполненных тяжким, изнурительным трудом, прежде чем она решилась рискнуть сделать хоть какие-то предположения о тексте. Джебрасси уже знал, что в книге встречается имя – Сангмер. Юноша оказался способнее Тиадбы в деле транслитерации букв древнего алфавита. Впрочем, скоро стало ясно, что речь в тексте шла не просто о Сангмере: книга была написана им самим — новая и неожиданная концепция для новоявленных исследователей.
– А интересно, что чувствует человек, когда пишет про свои приключения? – задумчиво произнесла Тиадба, отряхивая те участки трясоткани, где транслитерация и перевод оказались ошибочными. На пол посыпалась серая пудра, оставленная писчими прутиками.
– Для начала надо хотя бы устроить себе приключения, – сухо заметил Джебрасси. – Древнее племя слишком робкое, где уж нам осмелиться на такое.
Он откинулся на спину, зевнул и потянулся, приглашая к соблазнительным обниманиям.
– Ерунда, – отрезала Тиадба. – Я член племени, но робости во мне нет. Как и в тебе.
– Это точно, – согласился Джебрасси. – Хотя мне лично было бы неловко описывать свою жизнь от начала и до конца. Нет в ней ничего интересного – пока что.
– То есть ты хочешь сказать, что описывал бы только интересные части, – кивнула Тиадба. – В противном случае твои читатели… ой, смотри, я только что придумала новое слово! – Девушка расцвела от удовольствия. – Итак, твои читатели решили бы, что у них есть дела получше. Например…
Она прильнула к Джебрасси, и юный воин понял, что до сих пор обладает талантом отвлекать ее от работы – пусть и на короткое время.
Содержание первых параграфов несколько прояснилось еще до того, как заря четвертого пробуждения осветила неботолок.
Не вполне понимая, как надо пользоваться книгой, они решили начать с обоих концов; затем, потеряв нить, перелистнули страницы до середины. Постепенно до них дошло, что эта книга отличалась от той манеры, в которой древнее племя рассказывало сказки своим детям: повести традиционно начинались в самый напряженный, гибельный момент, и лишь после нескольких приключений возвращались к началу, чтобы объяснить, в чем, собственно, состоит смысл этих происшествий. Сказания древнего племени чем-то напоминали головоломки.
Эта же книга приступала к рассказу с самого начала – стоило лишь открыть обложку справа – затем переходила к середине и, наконец, заканчивалась возле левой обложки. Когда они разобрались с правилами транслитерации, то выяснилось, что язык не очень сильно отличается от их собственного, чему Джебрасси был немало удивлен – ведь столько времени прошло.
– Слушай, по идее повествование должно быть очень древним. Отчего же в нашей речи так много одинаковых слов?
– Но ведь в противном случае ее нельзя было бы прочесть, – резонно заметила Тиадба. – А кто-то хочет, чтобы нам это удалось… Или, что тоже вероятно, нас намеренно придерживают в развитии. Нам недостает естественности. – За неимением лучшего, здесь она использовала термин, означавший легкость, с которой дети привыкали к опекунам. – Давай попробуем прочитать вслух, что у нас получилось. Вряд ли это слишком сложно.
Однако у Джебрасси зародилось новое подозрение.
– Сангмер не принадлежал к нашему племени, – сказал он, подсыпая буквожукам смесь из сушеного парса с катлуповой сечкой. Поедая корм, жуки тихонько пели. Особи постарше, по-видимому, не очень-то жаловали парс, потому что, выбрав сухие зернышки, они сгребали их на край стола и спихивали вниз.
– Ну и что? – пожала плечами Тиадба. – Может, он был Высоканом.
– А эти новые слова… странные они какие-то. Ум за разум заходит. Вот это, например, что такое?
– Я думаю, это число. Только очень большое.
– Да? А что означает «световой год»?
– Ты читай, читай… Разберемся по ходу дела, – приказала она, игриво щелкнув его по уху.
Джебрасси принялся старательно читать вслух. Когда у него начинал заплетаться язык, вступала Тиадба. Так, на пару, они осилили некое «предисловие» (вводные страницы, предположили они) и приняли прочитанное за чистую правду, подобно невинным детенышам, едва покинувшим креш-ясли. Многое, очень многое было за гранью постижения… всего лишь звуки, поднимавшиеся со страниц, но звуки эти несли зловещий, и тем самым убедительный смысл, словно Джебрасси с Тиадбой обладали какими-то общими врожденными чертами, точками соприкосновения с Сангмером и теми, кого он описывал.
Мы вышли в гибельное странствие меж разбитых галактик в свихнувшемся корабле – умерли и воскресли, чтобы вновь возжаждать смерти, – мы вернулись к родному очагу путями ужаса, неся спасение Земле – и когда мы прибыли, то наш триумф стал нашим палачом, нашему безумию славословил круг обожателей, которых мы некогда считали смертельными врагами.
Сквозь тернии обрел я силу и малую толику свободы, – чтобы отдать их без остатка за любовь, час утраты которой еще поджидал меня. Таков исход моего путешествия в царство Шен, чьи обитатели отрицают свое происхождение от людей и не признают общности с народом пятиста галактик.
Я пишу эти строки ради одной цели: возродить энтузиазм Кальпы, которую почти не заботит то, что лежит за ее стенами; я надеюсь на повторное разрешение – пусть не поручение, так хотя бы соизволение – совершить последний поход, куда более краткий, куда более опасный, – поход, из которого никому из нас не суждено вернуться.
Джебрасси втянул воздух сквозь зубы.
– Вряд ли нас ждет счастливая повесть, – тихо пробормотал он.
– Боюсь, ты прав…
Юноша бережно отодвинул любопытствующего жука, который пытался залезть на раскрытую книгу, и вместе с Тиадбой, сплетя под столом пальцы, обратился к следующей странице.
Продолжение, как выяснилось, далось сложнее – буквожукам надоело, что их все время перетасовывают, и они перестали составлять полезные строчки.
В конечном итоге Джебрасси прикрыл веки и вскоре задремал. Убедившись, что он спит, Тиадба забежала вперед на толщину пальца. Ей казалось, что она способна чувствовать книгу – ее связи, ее форму, – так что теперь, предоставленная самой себе, она инстинктивно решила перескочить к страницам, которые могли бы – почти — ответить на ее вопросы.
Моя супруга, сконденсированная из забытых принципов…
Пылающий нимб, вековечная тень…
Мы примирились с Ишанаксадой – самой энергичной, разумной и могущественной из всех известных мне женщин, – даже слились в «плоть едину». В нашей жизни она стремилась к совершенству посредством конфликта, к идеалу путем раздора, к исправлению через победу и поражение – величайший вклад Gens simia[8] в человеческий триумф Триллениума, по ее словам – и я не смею оспаривать ее странные познания.
Подобно всем Девам, она связывает себя с Gens simia Дщерь Великого Эйдолона, единственная и уникальная во всех отношениях, цепляется за семейные узы прошлого – какими бы искусственными они ни были, особенно в ее случае.
Мои парентали, как и все прочие Ремонтники, столь же иррационально настаивают на своем происхождении от Gens avia[9] – наследие, уходящее глубоко в эпоху Яркости. Никто не понимает ныне сии корни, – но оставшиеся пряди почитаемы и заботливо хранимы…
В середине свадебного торжества мои парентали потребовали уплатить традиционную виру за ритуальное пожирание и проглатывание предков, которое практиковали Gens Simia в обрядах «Насыщения». Должен признаться, что Ишанаксада извращенно наслаждалась этим мифом. Она с энтузиазмом уплатила виру, и вскорости я узнал, почему – когда она заявила права на господство в брачном гнезде.
Таковы суть причины нашего первого диспута в качестве связанных законными узами партнеров, глупого спора о Пиршествах-из-Дичи. В разгар этих архаичных, ритуальных безумств я уступил ее домогательствам, кротко склонив выю, – и вынужден был терпеть, храня скорбное молчание, пока она грызла мою так называемую «ножку», глодала «крылышко», после чего занялась «грудкой». Увы, во сохранение личного достоинства пришлось мне усмирить естественно-природные реакции.
