– Ничего подобного. Я ни в чем таком не признавался. В худшем случае я применил совершенно законное вещество, но исключительно по собственной инициативе, как практикующий врач, с целью улучшить состояние больного.
– Больного…
– Да, и особо тяжелой болезнью.
Хэмиш несколько мгновений смотрел на него, и Бетсби продолжил:
– Впрочем, я применил это средство без ведома пациента и без его согласия. Вероятно, у меня могут быть серьезные неприятности.
– Хм… Значит, это не был яд. Или запрещенный наркотик.
– Вовсе нет. Можно сказать, совсем наоборот.
Хэмиш задумался. Никто из агентов – юристов и следователей, навещавших Бетсби, – не говорил о таком неожиданном повороте. Бетсби явно наслаждался моментом раскрытия истины, растягивал его. Хэмиш понимал это чувство, он сам предоставлял его миллионам – в книгах и на больших и маленьких экранах.
– Теперь я понимаю, почему вы ведете себя так, словно у вас есть основания шантажировать сенатора. – Хэмиш начал считать по пальцам: – Вы признаете, что напоили Стронга веществом, которое вызвало его оскорбительно истерическую тираду перед всей страной. В обычных обстоятельствах то, что ему дали изменяющий сознание наркотик, помогло бы смягчить ущерб от выступления, убедив многих простить ему те гадости, которые он говорил.
– «Алгебра прощения», – кивнул Бетсби. – Слово не воробей. Но отравление может стать оправданием и склонить к прощению, особенно тех, кому он нравится. Или тех, кому выгодно, чтобы он оставался влиятельным человеком. Конечно, если мы имеем дело с отравлением. Продолжайте.
– Гм, верно. Вы утверждаете, что одно только название вещества, использованное вами, способно навредить сенатору больше, чем само его выступление. Вы угрожаете раскрыть эту информацию, если вас арестуют или в случае любых других действий против вас.
– Я никогда не формулировал это как угрозу. Это был бы шантаж и в общегражданском, и в уголовном смысле. Я просто указываю на то, что если меня обвинят в преступлении или причинят ущерб в иных отношениях, то, естественно, станет известно больше фактов, чем если меня просто оставят в покое.
– И теперь вы утверждаете, что вещество легальное и законно используется в терапевтических целях. Но ведь применение многих веществ имеет множественные последствия…
– Позвольте избавить вас от сложностей, подстерегающих на этом пути. Это вещество используется только терапевтически. Известные легкие побочные эффекты возникают лишь при неверной дозировке.
Хэмиш кивнул. Этого он и опасался.
– Итак, юридически вас можно обвинить только в применении лекарства без согласия пациента? Но вы угрожаете…
– Повторяю: я сомневаюсь, что вам удастся обвинить меня в шантаже. Я очень осторожно подбирал выражения. У меня превосходная юридическая программа.
– Гм. Ну, ручаюсь, не такая хорошая, как у нас. Тем не менее вы полагаете, что мы… что у сенатора Стронга есть причины опасаться раскрытия этого факта. Поскольку публика, узнав, что это был за состав, будет менее склонна к прощению.
– Вас на козе не объедешь, – заметил Бетсби.
– Что?
– Так говорила моя бабушка. Комплимент хорошему уму. Продолжайте, мистер Брукман.
Хэмиш нахмурился.
– Вы намекаете, что состояние здоровья Стронга возмутит публику больше, чем то, что вы подсунули ему загадочное вещество, меняющее поведение пациента?
– О, мне это не сойдет с рук, если вы решите все обнародовать… или вынудите меня к этому. Кто-то назовет меня героем, но я могу лишиться врачебной лицензии. Может, даже получу несколько лет заключения. Стронг сможет предъявить мне иск.
– Но его политической карьере капут.
Очевидно, парень считает, что это вполне приличная сделка. Хэмиш невольно почувствовал симпатию к Бетсби. Помимо всего прочего, сама смелость и оригинальность его подхода, то, как он формулирует свою загадку – словно для одного Хэмиша…
Он рискнул.
– Это должно быть такое состояние организма, которое одновременно и отвратительно, и принимается добровольно. Выбор образа жизни.
Бетсби кивнул.
– Продолжайте.
– И в то же время… что-то мало известное публике. Кроме специалистов.
– Бабушке вы бы понравились.
Необычный комплимент заставил Хэмиша внутренне покраснеть, и это помогло ему догадаться.
– Это навязчивая страсть. У сенатора Стронга есть привычка. Вредная. Вы… вы подсунули ему противоядие! О Боже!
Бетсби кивнул, его узкие глаза блеснули.
– В яблочко!
Хэмиш позволил себе тонко улыбнуться. После нескольких минут разговора он уже понял, что уважение Роджера Бетсби ему дороже дешевой похвалы критиков или поклонников. На этой бедной планете есть всего несколько десятков человек, к которым он относится так же, и это поистине увлекательно.
Но секунду спустя удовлетворение сменилось другим чувством. Гневом! Теперь ему хотелось сдавить руками горло некоего сенатора. Ни в одном обзоре или досье не говорилось о болезненном пристрастии. Ну, иногда алкогольное опьянение или одурманивание неококаином, но ни слова о чем-то таком, к чему следовало приглядеться внимательнее. Какая бы грязная привычка ни была у Старка, Движение об этом не знало. Тенскватава будет в ярости!
– Полагаю, вы не станете мне помогать, доктор, и не скажете, что это? Может, назовете противоядие, которое использовали? Или хотя бы объясните, почему оно так сказывается на поведении?
– Как-нибудь в другой раз, – ответил Бетсби, качая головой. – А пока я, конечно, должен напомнить, что принял множество предосторожностей, и, если со мной что-то случится, все будет немедленно опубликовано.
– Конечно. Это понятно и без слов, – кивнул Хэмиш, хотя знал, что всегда есть темные пути и чрезвычайные меры.
– Что ж, хорошо, – сказал Бетсби, вставая. – Этого достаточно, чтобы ваши люди могли подумать.
Тем не менее его манера держаться, язык тела очень многое сказали Хэмишу. Возможно, больше, чем думал сам Бетсби.
Что бы мы ни сделали, ты не собираешься вечно держать это в тайне. Что бы мы ни предложили.
У тебя на уме что-то большее. Не просто уничтожение карьеры одного сенатора Племенных Штатов.
Ты хочешь что-то доказать.
Хочешь спасти мир.
Хэмиш знал такой тип. На самом деле планета кишела людьми, которые искренне старались спасти мир и в то же время ни в чем не соглашались друг с другом. Да и его собственное дело – спасение Земли от будущих спасителей – тоже можно отнести к этой категории!
Он мог честно согласиться с такой иронией. Даже когда вынужден был идти неприятным путем.
