Между этими крайностями стоят кварталы среднего класса, где общественные идеалы возвращаются назад, к Былым Временам; где дома абсолютно похожи друг на друга; где дворы и сады абсолютно похожи друг на друга; и даже сортиры абсолютно похожи друг на друга — с маленькими окошечками в форме полумесяца, абсолютно одинакового размера, испускающими одинаковый аромат общественно важного единения…
Теперь, когда я столь поспешно сделал Сэма Мистером, он уже не мог выйти из этого образа, обнаружив, что вполне может командовать и наслаждаться этим. Он все еще выдавал себя за любимого советника господа Бога, когда мы ворвались в «Черный Принц». В результате тощий старец, ответственный за спальные мешки, лебезил перед нами дальше некуда, но и содрал с нас вдвое большую плату за две своих лучших комнаты, которые сделали бы честь любой свиноферме; Сэм хотел было поторговаться, но испугался, что это испортит наш образ — большие шишки не торгуются. Позже он признался, что принятое решение очень опечалило его, происходившего из длинной династии знаменитых куриных воров. Он наверстал свое позже, когда мы присоединились к Бродягам. Я слышал, как папаша Рамли говорил, что Сэм смог бы задешево купить бороду пророка, имея в виду самого Иеремию, что было практически самой высшей похвалой в устах папаши Рамли. Вы же знаете, как пророки привязываются к своим бородам, а Иеремия был энергичным типом, сумевшим так преуспеть в скорби и стенаниях, что его в конце концов затолкали в ковчег и пустили по реке, чтобы избавиться от такого пророка.
Группа каких-то паломников с севера уже заняла самые лучшие комнаты в «Черном Принце», выходящие на Майн-стрит; наши две, полагаю, по лучшести были вторыми, каждая с длинным узким окном, смотрящим на север. Я бы удавился, если бы обнаружил что-нибудь менее комфортабельное. Стены над расшатанными койками, которые именовались кроватями, пестрели темными пятнами, свидетельствовавшими о постоянных столкновениях между человеческой расой и одной из наиболее близких к ней рас, искренне обожающей человечество. И поверх всего, точно святое благословение, витал капустный дух. В клопах, насколько я понимаю, нет ни радости, ни доброты. Даже человечество они обожают из-за глубоко укоренившейся жадности. Они обладают интеллектом, что правда то правда, — а как бы еще они могли определить точный момент, когда вы уже почти заснули, и выбрать этот момент для нанесения удара?..
Дион говорит, клопы действуют инстинктивно. Я спросил его: «А что такое инстинкт?» Он сказал: «Иди ты к черту!» Тогда Ники вставила замечание, что если вы делаете нечто чертовски умное, не зная почему, то это и есть инстинкт. Однако я все-таки считаю, что у них есть разум, и, возможно, они размышляют слишком много, до тех пор, пока излишние размышления не портят все их поведение, ибо сами посудите: я никогда не видел клопа, который продемонстрировал бы мне хоть намек на симпатию, что бы я для него ни сделал. Презрение — вот что они демонстрируют. Пре-зре-ни-е… Я знавал одного клопа, который смотрел прямо мне в глаза, когда с его пасти сочилась моя кровь, и по его язвительной морде кто угодно мог бы понять, что он сравнивает меня с другой своей едой и отмечает одни сплошные недостатки — слишком соленый, с душком, не хватает соуса и так далее… Он бы не похвалил меня, даже поперчи я свою задницу и намажь ее маслом. Так что я презираю их в ответ. И ненавижу, черт бы их побрал!..
Важный философский момент, который я пытаюсь донести до вас сквозь туман вашего непонимания, вот каков: если человеческой расе суждено вымереть, что получится из клопов? Простите меня за то, что я проклинал их. Мы должны отвечать добром на зло, говорят…
В эволюционном смысле они выросли вместе с нами и не смогут без нас. С блохами все в порядке. Блохам мы не нужны. Они могут есть все, что угодно, даже сборщика налогов. Но клопы зависят от нас, и мы за них в ответе. Мы сделали их тем, что они есть. И они кричат нам: «Ну же, боритесь, иначе мы тоже погибнем!» Поэтому давайте-ка будем бороться[22]…
* * *
Я отвлекся, прежде чем начать описывать, что перебродивший экстракт винограда, растущего в диком виде здесь, на острове Неонархей, обладает любопытным побочным эффектом, а именно — способностью опьянять. Во всяком случае, прошлой ночью это было; сейчас следующее утро и несколько поздновато — но зато я, наконец, понял: жить буду…
Вчера вернулся капитан Барр, и мы устроили праздник. Капитан заплыл дальше, чем намеревался. Он сказал, что отчасти его вело нежелание верить в то, что он обнаружил.
Больше нет никаких сомнений в том, что остров, на котором мы поселились, самый маленький и самый западный из архипелага в Былые Времена называвшегося Азорами. Все острова — меньшего размера и другой формы, разумеется, из-за повышения уровня воды — находятся там, где и должны быть по старым картам. И ни на одном из них капитан Барр не смог обнаружить никаких признаков человека. Козы, дикие овцы, обезьяны — есть; на одном острове люди мельком заметили стаю животных, похожих на коричневых диких собак, преследующих оленя. Птицы были повсюду, а в заливе, где «Утренняя Звезда» бросила якорь, в мелкой воде резвились огромные змеи и твари, описания которых нет ни в одной книге Былых Времен. Но — ни одной человеческой фигуры, ни дымка на фоне неба. В ночные часы с корабля не было видно ни одного огонька, не слышно ни звука, кроме стрекотания насекомых, кваканья лягушек и криков ночных птиц да шепота прибоя, набегающего на песчаный берег. В самых лучших естественных гаванях джунгли подходили прямо к краю воды, скрывая развалины того, что могли построить люди в Былые Времена.
Наша древняя карта показывает, что на этой промежуточной станции между Европой и Америками сходились морские и воздушные пути. Мы знаем, что здесь были гавани, аэропорты, города.
Здесь не упало ни одной бомбы в тот момент, который Джон Барт назвал «Днем взрыва». Их вообще упало очень мало, и уцелевшие правительства позже назвали случившееся «несчастным случаем» — Барт добавляет, что уничтожение двадцати с лишним миллионов нью-йоркцев и москвичей может, пожалуй, быть признано «довольно крупным несчастным случаем». Видимо, на этих островах запустение произошло вследствие бедствий, которые стали следствием войны. Джон Барт размышляет в своей книге, сколько несчастий стали непосредственным творением человеческих рук, а сколько — результатом мутаций вирусов и бактерий, и приходит к обоснованному выводу, что никто не может с уверенностью сказать этого… А может, здесь, на островах, шло длительное, спокойное, почти методичное угасание: увеличение количества бесплодных, превышение смертности над недостаточной рождаемостью — в популяции, которая так привыкла, что о ней заботятся передовые технологии, что уже не могла заботиться о себе сама, и так продолжалось до тех пор, пока где-то в кустах не умер старик, которому некому стало вырыть могилу.
