Наша древняя карта показывает, что на этой промежуточной станции между Европой и Америками сходились морские и воздушные пути. Мы знаем, что здесь были гавани, аэропорты, города.
Здесь не упало ни одной бомбы в тот момент, который Джон Барт назвал «Днем взрыва». Их вообще упало очень мало, и уцелевшие правительства позже назвали случившееся «несчастным случаем» — Барт добавляет, что уничтожение двадцати с лишним миллионов нью-йоркцев и москвичей может, пожалуй, быть признано «довольно крупным несчастным случаем». Видимо, на этих островах запустение произошло вследствие бедствий, которые стали следствием войны. Джон Барт размышляет в своей книге, сколько несчастий стали непосредственным творением человеческих рук, а сколько — результатом мутаций вирусов и бактерий, и приходит к обоснованному выводу, что никто не может с уверенностью сказать этого… А может, здесь, на островах, шло длительное, спокойное, почти методичное угасание: увеличение количества бесплодных, превышение смертности над недостаточной рождаемостью — в популяции, которая так привыкла, что о ней заботятся передовые технологии, что уже не могла заботиться о себе сама, и так продолжалось до тех пор, пока где-то в кустах не умер старик, которому некому стало вырыть могилу.
В конце концов, в наших собственных родных краях по тем или иным причианм вымерло множество нечеловеческих видов. К примеру, я никогда не видел синей птицы…
* * *
Эти паломники были забавной компанией, которую опекал любезный худощавый священник. У него были длинные желтые волосы, которым не помешала бы хорошая помывка, и простодушное спокойное лицо. Казалось, его нос сужался слишком сильно, потому что кончик был маленьким, а расстояние между молочно-голубыми глазами — достаточно большим… В общем, как у мыши. Мне он понравился. Когда человек носит длинную священническую рясу, трудно сказать, ходит ли он на цыпочках, но казалось, отец Фэй именно так и поступал, ибо в его походке наблюдалось какое-то забавное покачивание вверх-вниз, прекрасные светлые волосы плавно вздымались при каждом шаге, а на губах все время играла радостная, задумчивая или робкая улыбка Все паломники уважали его, даже одиннадцатилетний мальчик Джерри, который доставлял отцу Фэю немало хлопот — неуважение тут ни при чем, просто все десятилетние таковы.
Я заметил Джерри даже раньше, чем мы оказались в «Черном Принце». Когда мы приближались к гостинице, паломники как раз выходили из церкви, ровненькой колонной, с отцом Фэем, топающим во главе. И Джерри ухитрился оказаться в хвосте колонны так, что его па и ма не заметили этого. И тут он отстает еще больше и начинает откалывать фокусы, и волнистый хохолок на мальчишеской макушке торчит так, что сами ангелы не смогли бы пригладить его. Сначала пацан отклячивает зад и сутулится, изображая бедную пожилую даму, одну из паломниц; затем он распрямляется, задирает до пупка свою белую паломническую рясу и шагает дальше с голым задом, искусно изображая походку отца Фэя, с небесной улыбкой на веснушчатом лице, а его маленький конец подпрыгивает при каждом шаге, точно крошечный флажок на ветру. Это было ужасное кощунство, но помню, что даже Джед не смог удержаться от смеха…
Они направлялись в Святой Город Набер, как почти все группы паломников, которых можно было встретить к западу от Гудзонова моря; их белые одежды вкупе с черной рясой отца Фэя сразу говорили, кто они такие, и ни один солдат с любой стороны не осмелился бы потревожить их.
После того, как мы с Сэмом улеглись в свои постели и попробовали уснуть — тем же были заняты и Джед с Вайлет в своей комнате, — я услышал, что Джерри принимает ванну. Его ма, очевидно, настояла, чтобы слуги помогли ей поднять в комнату жестяную бадью и натаскать воды. Пацан наслаждался купанием и устроил адский шум — хохоча, плескаясь и отпуская дурацкие замечания, — можно было подумать, что бедная женщина моет короля бандитов. Потом снизу поднялся па; на миг повисла робкая тишина, послышался звонкий шлепок по мокрому заду, и впредь Джерри вел себя, как уж-жасно хороший мальчик.
Что касается нас с Сэмом, то наши койки очень скоро оказались чересчур избитыми и окровавленными, чтобы ими можно было воспользоваться. Мы бросили попытки заснуть, хорошенько перетряхнули одеяла и расстелили их на полу, надеясь, что вражеские силы потратят много времени на поиски, и мы успеем хоть чуть-чуть отдохнуть.
Душная летняя тьма жужжала и звенела голосами насекомых и лягушек, но я слышал и другой голос — и вовсе не лисица и не дикая кошка его подавала. В гостинице, окруженный сотней других тяжелых запахов, я не мог уловить смрад тигра, но я ощущал его присутствие. Я видел его снова и снова, таким, каким он был на своем камне в свете позднего летнего дня, и знал, что он где-то здесь, в темноте, и возможно, совсем недалеко.
Когда, наконец, он подал голос, даже насекомые затихли на миг, как будто каждое безмозглое стрекочущее создание задрожало своим крошечным тельцем, спрашивая: «Что это было?»
Рык был резкий, короткий, грубый. Он кажется не слишком громким, но обладает хорошей способностью разноситься далеко и по всем закоулкам. Он никогда не длится слишком долго, и зверь не скоро повторяет его. Возможно, он рычит, чтобы до предательской дрожи испугать смельчаков. Его рык слишком всепроникающ, слишком басовит, и ваше сердце слишком сильно сжимается и дрожит, чтобы вы могли составить себе верное представление о его местоположении. В ту ночь он мог находиться в полумиле от нас, а мог — и в самой деревне, шагая по одной из темных улиц, тяжелый, спокойный и готовый убивать. Я подкрался к окну, робко, как будто внутри этого здания издаваемый мною шум мог подвергнуть меня же опасности. В темноте раздался голос Сэма:
— Похоже, поганец где-то поблизости.
Я слышал, как он шевельнулся и приподнялся на локтях, прислушиваясь к ночи — точно так же, как и я сам.
Тигр больше не подал голоса, зато в соседней комнате неожиданно вскрикнула Вайлет:
— Ох, Джед! Ох, ох…
Ее возглас был заглушен ритмичным скрипом койки, а затем раздался тяжелый удар, точно деревянная рама грохнула о стену; на миг-другой стало слышно, как Джед стонет, точно раб под плетьми, и Сэм сказал вполголоса:
— Черт бы меня побрал!
Вскоре за стеной все затихло — по крайней мере, до нас не доносилось ни звука. Сэм подошел к окну и пробормотал:
— Забавно… Не думал, что он может.
— Только один раз… Вайлет говорила мне. Только один раз, с той шлюхой из Кингстона, о которой он так часто рассказывает.
— Да, мне она говорила то же самое.
Я чувствовал, что Сэм смотрит на меня сквозь тьму добрым и изучающим взглядом. Потом он высунулся из окна, его лицо, тускло освещенное светом звезд, было обращено к темной деревне.
