— Он хорош, — сказал Вейкман. — Насколько я смог выяснить, он первоклассен.
Элеонора спешно закрыла дверь гардеробной, набросила манто на голые плечи и заполнила карманы массой разных предметов.
— Он только что прибыл из Птица — Лира. — Она поспешила присоединиться к маленькой группе. — Он еще не знает.
На суровом лице Веррика отпечатались усталость и тоска, но озорной блеск виднелся в его серых глазах, глубоко сидевших в могучем черепе.
— Сейчас это последнее. Остальное отойдет Картрайту, престонисту. — Он посмотрел на Бентли. — Как ваше имя?
Бентли пробормотал ответ, и Веррик смертельной хваткой пожал ему руку. Бентли решился спросить.
— Куда мы направляемся? Я полагал…
— В Холм Фарбен.
Веррик, а с ним все остальные направились к лестнице, ведущей к выходу. Остался только Вейкман, который теперь встречал нового Ведущего Игру. Веррик коротко объяснил Элеоноре:
— Мы будем действовать оттуда. С прошлого года Фарбен приписан лично к моему имени. Несмотря на это, я всегда могу требовать от них преданности.
— Несмотря на что? — спросил Бентли, вдруг ужаснувшись.
Сквозь закрытые двери струился ослепительный солнечный свет и проникали уличные шумы.
Крики информаторов впервые достигли ушей Бентли. Когда они спускались к стартовой площадке, где их ждал межконтинентальный транспорт, он хрипло спросил:
— Что произошло?
— Идемте, — прорычал Веррик. — Вы здесь узнаете мало. У нас слишком много работы, чтобы еще тратить время на разговоры.
Бентли следовал за группой с кислым привкусом ужаса и отвращения во рту.
Теперь он знал. Механические возбужденные голоса информаторов повсюду вокруг него орали ответ.
— Веррик смещен! — кричали машины, пока они двигались в толпе. — Престонист становится человеком Номер Один! Это случилось сегодня в двадцать часов тридцать минут по времени Батавии! Веррик полностью смещен!
Произошла непредсказуемая смена власти, то событие, о котором извещали предзнаменования. Веррик не был больше Ведущим Игры. Он даже не принадлежал Директории.
И Бентли был связан с ним клятвой.
Было слишком поздно. Он был уже по дороге в Холм Фарбен.
Они были захвачены стремительным потоком событий, обрушившихся, подобно зимней пурге, на систему Девяти Планет.
Ранним утром Леон Картрайт осторожно вел по узким улочкам свой старенький «Шевроле–82». Руки его твердо и умело сжимали руль, глаза, не отрываясь, смотрели на шоссе. Он был одет, как обычно, в отутюженный, без единого пятнышка костюм старинного покроя. Потрепанная шляпа низко сидела на его голове, в жилетном кармане тикали часы. Все в нем дышало угасанием и старостью. Высокий, худой и нервный, он выглядел лет на шестьдесят.
Его тонкие руки были покрыты веснушками, взгляд голубых глаз мягок, мягким было и выражение худощавого лица. Казалось, он был не полностью уверен то ли в своем автомобиле, то ли вообще в самом себе.
На заднем сидении были свалены предназначенные для отправки бобины с корреспонденцией. Пол прогибался под тяжестью рулонов новенького металлоройла.
В углу лежали поношенный непромокаемый плащ, старые обеденные миска и ложка и несколько пар ни разу не надетых ботинок. Заряженный «Хоппер Коппер», неиспользуемый уже в течение трех лет, был спрятан под сидением.
По обе стороны улицы высились банального вида и как бы увядшие здания с запыленными окнами и уставшими кричать неоновыми рекламами — реликвии прошедшего века, как, впрочем, и он сам, и его машина. Мужчины в рабочих куртках и потертых брюках двигались вдоль стен, прогуливались возле подъездов — унылые бесцветные лица, пустые ожесточенные глаза.
Совсем еще молодые, но коренастые женщины в одинаковых черных пальто проталкивались в магазины, торгующие подержанными вещами и продуктами сомнительной свежести и спешили домой к своим страждущим семьям, задыхающимся в пропахших мочой жилищах.
«Судьбы людские нисколько не меняются, — подумал Картрайт. — Ни система Классификации, ни очень точные и сложные игры — вопросники абсолютно не улучшили жизнь большинства людей. Всегда оставались и останутся в этой жизни неквалифицированные».
В двадцатом веке была решена проблема производства товаров. Наконец человечество решило проблему потребления. С 1950–1960 годов в западном мире начала скапливаться продукция кустарного и промышленного производства. Ее выпускалось столько, сколько было возможно выпускать, — но это уже представляло угрозу для свободного рынка. В 1980 году было вынесено срочное решение все это сжечь, и неделя за неделей сжигались миллиарды долларов.
Каждую субботу горожане и горожанки, собирались мрачной толпой, созерцали заправленные топливом автомобили и тостеры, одежду, апельсины, кофе, которые никто не был в состоянии купить — и затем все это сжигали в ослепительном пламени.
Таким образом, в каждом городе появились специальные пространства, обнесенные колючей проволокой, — целые поля, усыпанные пеплом и обломками, — где систематически уничтожались все произведения рук человеческих, которые не могли найти владельца.
Игры чуть — чуть улучшили положение.
Если раньше люди не имели возможности приобрести дорогостоящие промышленные товары, то теперь они могли хотя бы надеяться выиграть их. В течение нескольких десятилетий в экономике произошел резкий скачок благодаря сложным механизмам, распределяющим тонны товаров. Но на каждого человека, выигравшего автомобиль, холодильник или телевизор, приходились миллионы людей, которые не выигрывали ничего.
Постепенно в число предметов выигрыша вместе с простыми материальными предметами попали и более реалистические «товары»: власть и престиж. И на вершине всей этой пирамиды находился человек, распределявший власть, — тот, кого называли Ведущим Игру.
Медленно развиваясь и углубляясь, шел процесс распада социально — экономической системы. Теперь уже люди не верили в точность законов природы. Ничто не могло быть постоянным, Вселенная была вечным потоком.
Ни о чем нельзя было говорить и никто не знал, что за этим последует. Ни на что нельзя было с уверенностью положиться. Статистические предсказания получили всеобщее распространение. Люди перестали думать о понятии причинности, перестали верить в то, что они могут влиять на окружающую жизнь, остался один только вероятностный расчет на удачу в мире, предоставленном игре случая.
Теория Минимакса — игра «М» — являлась своего рода стоическим самоотречением, невмешательством в бесцельный круговорот человеческих жизней. Игрок в «М» спокойно ожидал окончания партии, ему больше не на что было надеяться.
