– А кто вы? – вдруг спросила девушка. Еле слышно спросила, но Кович услыхал.
– А вы не догадываетесь? – он посмотрел на нее без улыбки. – Подумайте. Попробуйте, догадайтесь…
– Это просто, – она не улыбалась тоже. – Я думаю, что вы сааг… причем черный.
– Верно, – Кович испытал мгновенную неловкость, но только мгновенную. – Видите, как просто… И как интересно. А Валь кто?
Несчастный парень сглотнул слюну:
– Я зеленый схруль. Что, так сразу видно?..
– Сразу не видно, – серьезно заверил его Кович. – Вам следовало дать Лице шанс… догадаться самой. Это, видите ли, только поначалу кажется страшным. Страшно, видите ли, совсем другое…
Он поднял голову. Окинул собеседников длинным изучающим взглядом. На него смотрели две пары напряженных, перепуганных, но вполне заинтересованных глаз. Хорошо, что они не закоснели в своем страхе…
– По пьесе, – он кашлянул, прочищая горло, – по версии Вечного Драматурга Скроя героиня узнает героя в Пещере… И саажиха не трогает схруля. Зеленого схруля, если хотите… Этот финал представляется мне слишком романтичным, чтобы задевать чужие сердца. Она поступит по правде – она задерет его… а утром… Лица, у вас будет сцена, когда молодая жена просыпается утром в постели с мертвым телом любимого человека. Вы это потянете?
Он говорил сухо и делово; он видел, как брови девушки сдвигаются, как прыгает жилка на виске:
– Я… я не знаю. Я хотела бы… я не знаю, это…
– Это классический репертуар, – сказал Раман устало. – Это НАСТОЯЩЕЕ. Я хотел бы, чтобы вы это сделали… Думаю, вы можете.
Она размышляла. И Раман чувствовал, как внутри его рождается, готовая хлынуть на свет, ненормальная мальчишечья радость. Посмотрите на эту девочку, она уже не Пещеры боится – ПРОВАЛА!..
– У вас получится, – сказал он, будто опуская печать.
– Но я же сарна!..
Раман сцепил пальцы рук.
Это БУДЕТ. Теперь уже точно; главные исполнители у него есть…
– Вы АКТРИСА, Лица. Значит, сумеете быть саажихой. Я вам помогу.
Он улыбнулся, и в улыбке его оба поймали облегчение, и затараторили одновременно, просматривая текст, восхищаясь, предполагая взрыв, бурю, сенсацию…
И тогда Раман опустил голову:
– Хочу предупредить вас… Если тема нашего разговора выйдет за двери этого кабинета – я буду знать, кто именно ее вынес. Про последствия объяснять не надо?
Оба посмотрели на него чуть не укоризной.
Нет, они болтливы – но они не скажут.
– Добрый день. Это вас опять беспокоит Раман Кович, режиссер… Я хотел бы узнать о состоянии Павлы.
Он рассчитывал, что длинная вежливая фраза, полная тщательно выверенного беспокойства, развяжет Стефане язык. Не тут-то было.
– Ей лучше.
Пауза.
– Как долго еще продлится лечение?
– Возможно, около двух месяцев.
У Рамана сжалось сердце. Какие-то очень серьезные сроки. Хорошо хоть не полгода…
Пауза.
– У меня к вам колоссальная просьба, – он сделал свой голос особенно проникновенным. – Дело в том, что в прошлый четверг вышла телепередача, в создании которой Павла принимала самое горячее участие… Передача обо мне. Павла очень хотела узнать мое мнение… Я хотел бы лично поблагодарить ее за отличный, гм, за подбор материалов… Ей можно позвонить?
Пауза. Эта самая Стефана на редкость занудная особа.
– Телефон приемной… запишите.
– Спасибо, – сказал он искренне. – Диктуйте, я запомню.
* * *
Павла выглядела скверно. Хуже, чем он мог себе представить; кажется, она удивилась ему и не обрадовалась. Ах да, она ведь помнит, как, расставаясь последний раз, обозвала его всякими нехорошими именами и в том числе «саагом»…
И что они все-таки с ней делают? И как они ее лечат, а главное, от чего?..
– Привет, Павла. Я не смотрел передачу. Пропустил.
– Жалко, – сказала она равнодушно. Потом, помолчав, добавила: – Я кого угодно могла здесь ждать, но вот вас…
– Напрасно. Здесь есть какое-нибудь более уютное место? Чем этот насквозь больничный холл?
– Здесь парк, – сказала она напряженно. – Но сегодня, кажется, дождь.
– Нет никакого дождя, – сказал он уверено. – Если вы и больны, то не простудой же… Пойдемте.
Возможно, она понимала, как скверно выглядит. Возможно, она стеснялась; следуя за ней по белым пустым коридорам, он вспоминал их последнюю встречу – безусловно здоровая девушка Павла была, к тому же, безусловно счастлива… Исполнена любви и воодушевления. Теперь ее довели до состояния по-настоящему больного, исхудавшего, измученного человека…
– Как они вас лечат? – вкрадчиво спросил он, расстилая куртку на мокрой скамейке.
Кажется, она напряглась:
– Ну, как обычно… в таких случаях…
– В каких случаях? – он сел на правый рукав, жестом приглашая Павлу занять остальную площадь куртки. – Что у вас за диагноз, Павла? Что за симптомы?
Она смотрела странно. Неотрывно; потом присела рядом и отвернулась:
– Острое расстройство… психики. Я, видите ли, увидела в студии… вас, короче. Здорового черного… саага. В студии!..
Она горестно засмеялась; Раман сжал зубы. Как будто его ткнули носом в его собственную вину.
– Вы видели саага, а все прочие нет?
– А все прочие, – она вздохнула, – явились, когда я уже валялась в обмороке…
– В студии?
Расспросы ее раздражали.
– Ну да, в студии… Знаете что, давайте, раз вы уже пришли, поговорим о чем-нибудь другом, ладно?..
Раман молча согласился. Вытащил из сумки томик с золотым тиснением, положил на колено:
– Узнаете?
Она взглянула – достаточно равнодушно. Отвернулась снова.
Глядя ей в затылок – на потускневшие волосы, тонкую шею и больничную курточку – он испытал приступ… незнакомого чувства. Ему захотелось выдернуть ее отсюда. Потому что ей здесь явно плохо. А он, Раман, не хотел бы…
Вот как называется это ощущение. Острое сочувствие, переходящее в жалость.
– Павла… Посмотри на меня.
Она удивилась. Пожала худыми плечами, угрюмо уставилась ему в глаза, словно бы желая сказать: ну и что?
Глаза у нее были усталые. Измученные глаза, но совершенно ясные. И на дне их сидела искорка того огня, что так ярко светился в день их последней встречи, когда Кович хотел полюбопытствовать насчет дефлорации…
Присутствие Тритана Тодина. Раман ощутил его, как холодный ветер в спину. А может быть – это и действительно был ветер, сбивший с веток на землю холодные капли прошедшего дождя…
Здесь он, Тодин. Она с ним видится… И может быть поэтому еще жива.
