Медсестра отодвинулась назад; парень сковано улыбнулся:
– Я попросил бы вас… дело в том, что режимом для госпожи Нимробец сегодня не предусмотрено посещений… вероятно, персонал допустил ошибку, мы приносим свои извинения, – он чуть поклонился Павле, – но свидание должно быть прекращено…
Раман скорее почувствовал, чем увидел, как опустились плечи сидящей рядом девушки.
– Понимаю, – сказал он с обезоруживающей улыбкой. – Так трудно всегда отвечать за чужие ошибки… Через десять минут мы закончим, страж.
Парень покраснел сильнее:
– Дело в том… Я просил бы, чтобы…
– Через десять минут, – сказал Раман, все еще улыбаясь, но это уже был тот самый тон, которым он говорил со своими актерами на репетиции. И никто никогда не пытался ослушаться.
Блюстители порядка неохотно отступили. Павла смотрела вопросительно – Раман криво усмехнулся:
– Меня не хотели пускать… Я проник полулегально.
– Это возможно?!
– С моими связями – да.
– Нет, возможно ли, чтобы вас не пускали? Сперва был карантин, но потом… Приходила и Стефана, и даже с Митикой, и…
Она запнулась.
– И Тритан, – закончил он за нее. – Да, сюда пускают только тех, кто благотворно влияет на вас, Павла. Тех, кто умеет внушить вам, что вы действительно больны.
Она вспыхнула мгновенно, как облитый маслом хворост.
– Да кто вы такой, чтобы говорить мне ТАКИЕ вещи?! По вашему, весь мир объединился против меня, травит меня машинами, подсовывает удавленников и говорящих собак, открывает под ногами люки… как вы можете, мне и так плохо, так нет, являетесь вы со своими разоблачениями, несете чушь, городите ерунду, обвиняете всех подряд, зачем вы приперлись?!
Под ее подошвами сердито заскрипел гравий. Она уходила, не оборачиваясь, оставляя на аллее четкие, злые отпечатки каблуков.
– Тебе подсунули саага, Павла! – крикнул он ей в спину. – Тебе подсунули куклу, я, как режиссер, это чую носом! Любой студентишка состряпал бы подобную постановку за пару часов!
Ее шаг замедлился. Возможно, за каждым кустом в изобилии подслушивают медсестры и административные полицейские – плевать. Уже плевать.
– Павла, ты здорова!.. Тебя довели до сумасшествия обыкновенной мистификацией – причем ты, если задумаешься, поймешь, кто это сделал и зачем!..
Она уже стояла. Не оборачиваясь, сгорбившись, сжав опущенные кулаки; Раман подошел и встал за ее спиной.
– Спроси себя – зачем ты ему нужна? Ведь нужна зачем-то, и он тебе говорил, вспомни!..
– Он меня любит, – сказала она почти с ненавистью.
– А-а-а… – отозвался Раман после паузы.
В конце аллеи показались две медсестры, молодой полицейский и, по-видимому, врач – субъект в белом, с плоским портфелем в руках. Все четверо шагали решительно и твердо; Раман мрачно усмехнулся:
– Все… конец свидания.
– Раман… – она наконец-то обернулась. – Сколько жертв… в Пещере… вы загубили на своем веку?
– Не помню, – отозвался он, с ужасом понимая, что действительно не хозяин своей памяти. – Природа милостиво постаралась… чтобы я забыл. Утром еще помнишь – а днем все, забываешь, бодрость и сила, а вкус крови – нет, его не помнишь…
Павла содрогнулась:
– Это… правильно. Иначе как бы вы жили?..
– А как все мы живем? – спросил он жестко. – Ты думаешь, я взялся за «Первую ночь» с жиру?!
– Вам… жалко тех, кого вы убили?
– Нет, – отозвался он с удивлением. – Но я не хотел бы о них молчать.
Решительная четверка – врач с двумя сестрами и полицейский – преодолела уже большую часть расстояния; слышно было, как взвизгивает под подошвами гравий.
– Я подумаю, – сказала Павла еле слышно. – Да… хотелось бы… перечитать «Первую ночь».
Его колебание было коротким и мучительным.
Но покуда четверка стражей не приблизилась, маленький томик с золотым тиснением перекочевал из его кармана к ней за пазуху.
* * *
Тритан явился утром; Павла сидела на кровати, и скомканные простыни помнили бессонную ночь.
– Что с тобой?
– Они забрали у меня книжку, – сказала Павла с ненавистью. – Какого черта, я что, не имею права читать?
– Они отвечают за твое здоровье, – Тритан пододвинул табуретку, уселся на краешек, легко и рассеянно. – Разве ты хочешь обострения?
Павла окинула его тяжелым взглядом. Отвернулась, будто не желая говорить.
– Если свидания будут оказывать на тебя такое действие… Скоро и меня перестанут пускать. Полная изоляция, и ширмы уберут…
Аккуратные белые ширмы с некоторых пор прикрывали от нескромного взгляда Павлины санитарные удобства.
– Павла, посмотри на меня… Я ведь серьезно говорю. Немного осталось долечиться – ну зачем же опять все портить?! Выпишут – читай сколько хочешь…
– Тритан, ты мне никогда не врал?
Теперь она смотрела. Неотрывно, и взгляд ее был, как клещ.
Его рассеянные зеленые глаза мигнули:
– Врал. И признавался, что врал… Помнишь?
Она сглотнула. Она помнила; нагой смуглый человек на постели и полоска солнца на его шее, как галстук или как лезвие. Или как петля… Хорошенькие мысли.
И все-таки воспоминание о том дне принесло ей облегчение. Он был слишком светлый, тот день, чтобы задумываться о таких мелочах, как вранье…
– Тогда я говорил тебе… Что всякое вранье имеет предел. Я никогда не преступлю… черты. А в остальном – все мы понемножку врем, Павла. На вопрос «Как дела» отвечаем «Неплохо», даже если дела идут хуже некуда…
– Как дела, Тритан?
Он улыбнулся:
– Молодец…
Протянул руку; она хотела отстраниться, но в последний момент все-таки поддалась.
– Дела не очень хорошо, Павла. То есть с тобой, по-видимому, будет все нормально, но вот мои собственные дела…
– Ты хочешь повторить подвиг Доброго Доктора? Состричь с меня мое везение, будто шерсть с овечки?
Она хотела увидеть его замешательство – но тщетно. В глубине его глаз ничего не изменилось. И не дрогнули зрачки.
– Кович сказал тебе, что я вивисектор?
– Зачем я тебе нужна, Тритан?
Его глаза наконец-то померкли. И голос соскользнул вниз, сделавшись уже не гулким – хриплым:
– Ты не догадываешься?
– Я думаю, ты меня любишь, – пробормотала она неуверенно.
– А Кович сказал, что я тебя использую?
– Тритан, а вообще-то возможно притащить в телестудию саага? Куклу, конечно же, куклу… У вас в центре реабилитации, ты говорил, есть один – в музее…
Он вздохнул. Убрал руку с ее плеча:
– Так… и кто его притащил?
– Не ты, – сказала она миролюбиво. – Кто-нибудь.
