Я торопливо спустился в кухню, где меня ожидала заказанная еда, устроился с булочками и шоколадом возле монитора и открыл последнее сообщение.
Судя по обратному адресу, письмо было от Маркабру. Давненько я от него не получал вестей, и потому стал с жадностью читать, как только письмо появилось на экране.
Дорогой Жиро.
У меня все в порядке, но я ужасно зол на тебя и думаю, ты этого намеренно добивался, потому что тот Жиро, которого я знал, иначе, как намеренно, просто не смог бы нанести такой обиды. Неужели тебе не приходило в голову мысли о том, что твоя репутация при Дворе зависит от меня, от того, что я храню память о тебе после того, как ты столь глупо удрал в эту промерзшую пустыню, от того, что я публично зачитываю твои письма?
Тем не менее в последних четырех письмах ты не написал ничего такого, что помогло бы мне публично восхвалять тебя. Кажется, ты только на то и способен, чтобы сплетничать о своих полоумных каледонских знакомых. При этом ты еще и пишешь о них без подобающей язвительности. Тебя, похоже, совершенно не интересуют те нововведения в моде, которые происходят благодаря мне, принцу-консорту. Подумал бы хотя бы о том, что мне, принцу-консорту, не так-то просто выкроить время для того, чтобы писать тебе личные письма обо всех этих важных делах!
Что происходит с твоей настоящей работой, спрашивается? Ты не присылаешь новых записей, не пишешь ни слова ни о finamor, ни о enseingnamen. Пишешь только о своем драгоценном Центре, как какой-нибудь трудоголик, для которого ничего на свете не существует, кроме работы. Ты стал таким же безликим и холодным, как этот ком снега, на который ты по-дурацки удрал, а та серьезность, с которой ты относишься к этим несчастным дикарям, только подтверждает то, каким ты стал хладнокровным, серьезным занудой — совсем как они.
Думаю, ты должен понять, в каком я положении, Жиро.
Я старался изо всех сил, порой сильно рискуя тем, что меня обвинят в сентиментальности, пытаясь сохранить твою репутацию, до которой тебе, похоже, нет никакого дела, поскольку ты никак не помогаешь мне поддерживать ее. В твоих письмах не было ни единого слова, какое помогло бы мне защитить мое высокое мнение о тебе. Неужели в тебе и вправду не осталось ничего аквитанского и ты уже не помнишь о том, что репутацию надо отстаивать постоянно? Или тебе это уже совсем безразлично?
Короче говоря, я больше не в состоянии воевать за твою репутацию, притом что люди не без причин отзываются о тебе как о зануде и даже хуже. Тебе отлично известно — хотя ты делаешь вид, что забыл об этом, — что своим поведением ты поставил меня в такое положение, когда enseingnamen вынуждает меня не драться, а устыдиться, поскольку высказываемые обвинения справедливы.
А они справедливы, Жиро.
Можешь считать, что для меня ты умер.
Маркабру.
Я медленно и внимательно перечитал письмо, механически пережевывая булки и запивая их шоколадом, поскольку понимал, что поесть надо. Я понимал, что Маркабру прав, но не мог представить, как я мог повести себя иначе. Да, я все делал именно так, как говорил Маркабру, и, безусловно, речь шла о серьезном оскорблении. Теперь мы могли бы с ним сразиться на дуэли, но о дружбе можно было забыть навсегда.
Мой лучший друг стал моим заклятым врагом, И все же…
Я доел булки и допил шоколад, не почувствовав вкуса, бросил посуду в регенератор и поспешил наверх, чтобы поскорее лечь в постель.
На лестнице я столкнулся с Торвальдом.
— Похоже, новости у тебя неважные, — заключил он по моему виду.
— Как и у тебя, — заметил я. — Торвальд, скажи откровенно: это я во всем виноват? Получается, что я вас подбил на все это? Если это так, то я готов принять всю вину на себя. Пусть меня депортируют.
— А тебе что, так хочется уехать?
— Нет, но… что ж, скажу честно: сейчас я очень затосковал по дому. Но я не поэтому так говорю. Просто мне неловко из-за того, что так получается. Стоило мне здесь появиться, и у вас сразу куча неприятностей, которых бы без меня и без Центра не было бы.
— Смотря что иметь в виду под неприятностями, — вздохнул Торвальд.
— Сальтини тебя уже допрашивал?
— А ты уже мыслишь как истинный каледонец. Нет, еще не допрашивал. Надо сказать, я удивлен, потому что по идее ему уже следовало бы это сделать. А с тобой он еще не побеседовал?
Я покачал головой.
— Наверное, с минуты на минуту позвонит, раз еще не звонил.
Торвальд кивнул и вдруг проговорил:
— Можно задать тебе личный вопрос?
— Я могу на него не ответить.
— Не ответишь — не обижусь. Скажи, ты только что получил очень неприятное письмо от своего друга Маркабру?
Я кивнул.
— Я потому спросил, — пояснил Торвальд, — что всякий раз, когда ты получаешь от него письмо, ты потом целый день грустный и злой, а сейчас вид у тебя такой, будто тебе на самом деле очень больно.
Меня настолько изумила его забота, что я выразил самую первую мысль, которая у меня мелькнула: не срывал ли я свои чувства на Торвальде или ком-то из его друзей.
— Вовсе нет, — покачал головой Торвальд. — Но заметить, что ты печален, не так-то трудно. Короче… ты всем нам нравишься. И когда такое случается, мы все стараемся не заводить тебя, чтобы ты не ляпнул чего-нибудь такого, о чем потом пожалеешь.
Я кивнул и пошел наверх. Сказать я больше положительно ничего не мог. Итак… Мало того что я напрочь провалился при Дворе — мои ученики проявляли обо мне трогательную заботу из-за того, что я, оказывается, не мог толком держать себя в руках. Что же до их первых робких артистических порывов… Если им не будет положен конец, они обойдутся и без меня, а если нет — они будут творить сами, будут создавать такие произведения искусства, какие будут им по душе, не стараясь подладиться под мои стандарты. Мне нечему было их научить. Я вдруг понял, что сегодня весь вечер во время концерта мысленно насмехался над моими учениками. Я придумывал, в каких язвительных тонах опишу здешнее артистическое действо в письме Маркабру, а настоящими артистами были они.
Мне нестерпимо хотелось оказаться дома, хотя я понимал, что меня там ждет полный провал. Но по крайней мере я был в отличной физической форме и готов к дюжине поединков, которые мне предстояли.
Мне было так жаль себя, так жаль… Уснул я, по всей вероятности, в слезах, потому что даже с утра лицо у меня было мокрое. Это я обнаружил, когда зазвонил компьютерный будильник и сообщил:
— Сэр, сегодня презентация в Совете Рационализаторов. Напоминаю вам, что вам следует принять душ, побриться и одеться подобающим образом.
