Одежда незнакомца скорее напоминала купальный костюм в паре с пижамными брюками. Руки — длинные и мускулистые, как у индейца. Однако кожа — белая, лишь слегка покрытая золотистым загаром.
В общем, он был великолепен. Самый чудесный человек из всех, что когда-либо встречались Джиму.
— Привет! — сказал Джим. — Попали в аварию?
— Нет… По крайней мере, на этот раз не попал.
Голос у незнакомца тоже оказался изумительным.
Необычный голос. Он звучал музыкально — как орган, но с человеческими интонациями.
— Похоже, мой разум еще не совсем в норме, — продолжал незнакомец. — Я пытался провести эксперимент. Скажите, какой сегодня день, год и прочее… Возможно, тогда для меня что-нибудь прояснится.
— Девятое декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, — сказал Джим.
Это сообщение ни в малейшей степени не обрадовало незнакомца. На его лице промелькнула кривая ухмылка.
— Больше тысячи… — задумчиво сказал он. — Не так уж плохо по сравнению с семью миллионами. Жаловаться вряд ли стоит.
— Семь миллионов чего?
— Лет, — спокойно сказал незнакомец, словно это для него ничего не значило. — Однажды я попытался провести некий эксперимент. Или, скорее, попытаюсь… Эксперимент состоялся в три тысячи пятьдесят девятом году. Я занимался тогда исследованиями пространства. Время, как мне до сих пор кажется, — лишь побочный эффект. Все дело в пространстве. Я почувствовал, что поле захватило меня, но не смог вырваться. Поле гамма-эн-четыре-восемь-один, интенсивностью девятьсот тридцать пять единиц Пеллмана. Оно засосало меня, а потом я вынырнул наружу. — Странный человек снова усмехнулся. — Думаю, поле пробило туннель в пространстве до того места, которое будет занимать Солнечная система, — через высшие измерения, превысив скорость света и забросив меня во временную плоскость будущего.
Незнакомец не рассказывал — просто размышлял вслух. Потом он вновь начал осознавать присутствие Джима.
— Я не смог точно настроить приборы, семь миллионов лет эволюции полностью все изменили. И, возвращаясь, слегка промахнулся. Я из три тысячи пятьдесят девятого года… Скажите мне: какое изобретение считается сейчас самым удивительным?
Вопрос настолько ошеломил Джима, что он ответил едва ли не прежде, чем подумал.
— Полагаю, телевидение. Еще радио и самолеты.
— Радио — это хорошо. Тогда здесь должны быть приборы.
— Но послушайте… Кто вы?
— Ох, простите, я забылся! — В изумительном голосе послышались виноватые нотки. — Меня зовут Арес Сен Кенлин. А вас?
— Джеймс Уотерс Бенделл.
— Уотерс? Что это значит? Мне незнакомо подобное слово.
— Ну… Это просто имя. Почему оно должно быть вам знакомо?
— Понимаю… Значит, у вас нет классификации. «Сен» в моем имени означает «ученый».
— Откуда вы, мистер Кенлин?
— Откуда? — Кенлин улыбнулся, и голос его прозвучал медленно и тихо. — Я пришел из мира, от которого нас сейчас отделяет семь миллионов лет. А может, и больше… Они потеряли счет годам. Я имею в виду людей… Все необходимое там делают машины. Ну а до этого я находился в Нева-Сити, в три тысячи пятьдесят девятом году.
Только теперь Джим начал понимать, что перед ним не псих.
— Я был экспериментатором, — продолжал Кенлин. — Занимался наукой. Мой отец тоже был ученым, но в области генетики человека. Я — результат эксперимента. Отец доказал свою правоту, и весь мир последовал его примеру. Я стал первым представителем новой расы.
— Новая раса… — пробормотал Джим. — О Господи!.. Каков же был… Каков будет…
— Каков будет ее конец? Я его видел. Почти… Я видел их, маленьких человечков, испуганных и растерянных. И машины.
— И ничего нельзя изменить?
— Послушайте эту песню.
И Кенлин запел.
После этого Джиму уже не требовались рассказы о судьбе человечества. Он все понял. Он мог слышать голоса будущих людей, странные, скрипучие, говорящие явно не по-английски. Песня звучала в минорном ключе. Она звала, звала и спрашивала, и тщетно искала ответ. А еще в ней звучал непрерывный гул и рокот неизвестных машин. Машин, которые не могли остановиться, поскольку люди забыли, как их остановить. Более того, они напрочь забыли, для чего предназначены машины, — лишь смотрели на них, слушали и удивлялись. Люди больше не умели ни читать, ни писать. И сам язык тоже изменился, так что фонограммы предков ничего для них не значили…
Песня продолжалась.
В людях пробуждался интерес. Они взглянули в пространство и увидели теплые, дружелюбные звезды, до которых было слишком далеко. И девять близких планет, знакомых и давно освоенных…
Слышалось в этой песне и еще что-то. Но что?
Джима охватила дрожь.
«Эту песню нельзя петь среди сегодняшних людей, — подумалось ему. — Кажется, будто она убивает надежду».
После этой песни Джим поверил незнакомцу окончательно.
Закончив песню, Кенлин какое-то время молчал, потом как бы вспомнил о спутнике.
— Вы не поймете, — сказал он. — Однако я их видел. Они до сих пор окружают меня, маленькие уродливые человечки с огромными головами. Однако в их головах нет ничего. У них есть компьютеры… машины, которые могут мыслить… Никто не знает, как их выключить. У этих людей великолепные мозги. Намного лучше вашего или моего. Однако с тех пор, как появились компьютеры, прошли миллионы лет, и люди не слишком обременяли себя мыслями. Дружелюбные маленькие человечки.
Джим поежился. А Кенлин принялся рассказывать.
* * *
Когда я оказался внутри поля, оно съело меня, словно сила тяжести, швыряющая космический корабль на планету. А потом выплюнуло в будущее, через семь миллионов лет. Я очутился в том же самом месте на поверхности Земли, но так никогда и не понял почему.
Была ночь, и я сразу увидел невдалеке город. Его ярко освещала луна. Пейзаж показался мне странным. Видите ли, за минувшее время люди могли основательно повлиять на положение космических тел. К тому же семь миллионов лет — достаточно большой промежуток времени для того, чтобы произошли некоторые естественные изменения. Созвездия были мне совершенно незнакомы. Луна, судя по размеру диска, находилась на пятьдесят тысяч миль дальше от Земли, да еще и вращалась вокруг своей оси. Какое-то время я лежал, наблюдая за ней.
Над городом летали корабли. Он был ярко освещен голубовато-зеленым светом, напоминавшим сияние ртутных фонарей. Свет был неприятен для глаз. Однако верхние этажи зданий едва угадывались.
Затем я увидел сверкающий громадный шар, снижавшийся прямо над центром огромной черно-серебристой массы.
