— Что ж, любезная Панночка, если вы теперь готовы…
— Готова, доблестный рыцарь. Теперь-то я готова…
Фомин подозрительно посмотрел на Туун-Бо. Нет, парнишка, кажется, ни при чём. Просто не может Панночка без поддразниваний.
— Время позднее, пора и торопиться.
Шли они к месту, на котором давеча нашли монетку. Если это — знак Навь-Города, очевидно, что и место встречи там же. Крепостные ворота по позднему времени были закрыты, но стражник отсалютовал алебардой и вывел их секретным ходом номер два. Секретность хода заключалась в том, что выйти-то им было можно, а вот войти обратно — никак. Да и выйти, не зная секрета, можно было лишь однажды, а потом — прямиком в камеру любопытных. Секрет знали одни посвящённые. Немало, конечно. Стражник знал, кадет Туун-Бо не знал, молод ещё, а Панночка — об этом не хотелось и думать.
Не хотелось думать о знании или о возрасте?
Ход был коротким. Они вышли из слободской пивной, из особой комнаты для благородных. Завсегдатаи не заметили ничего, в отличие от парочки юнцов, впервые, наверное, пришедших сюда потратить заработанные медяки.
Им объяснят.
Роща была не столь светла, оно и понятно — полночь скоро. Обыкновенно и темнота не отпугивала гуляющих, напротив, парочек к ночи только прибавилось, но сегодня весть о гибели кадетов, о странной находке (поговаривали уже о трёх мешках золота и об огромном, с кулак, бриллианте среди горы костей) превратила её в пустыню.
Кадет прихватил факел и всё ждал приказания зажечь его. Но Фомин в темноте видел хорошо, всё-таки марсианин, ведьма света тоже не просила, и пришлось Туун-Бо идти последним, угадывая силуэт Панночки. Фомина это уже не волновало. Шуточки кончились.
Началась роща.
Он хорошо помнил путь. Ещё бы не помнить, всю местность вокруг Крепости знать должно было лучше, нежели собственные пальцы. Пальцы что, а вот ежели лазутчик прокрадётся… Он был и лазутчиком, и стражем, и лишь когда начинались учения Академии, Фомин прекратил полевые тренировки. Нечего молодёжь смущать.
К полянке они вышли за четверть склянки до полуночи. Тогда, когда и положено, не поздно, не рано. Как раз по этикету. Правда, насколько этикет Крепости был в почёте у Навь-Города, оставалось только догадываться. Ничего, скоро проверим.
Панночка что-то прошипела сквозь зубы. Заклинание или просто зацепилась за ветку?
На поляне очертился круг — локтей шесть в поперечнике. Он светился зеленоватым, едва видимым, но несомненным огоньком.
— Ваша работа, любезная Панночка? — спросил Фомин ведьму.
— Это следы Хода. Свежие. Я только указала их.
Фомин с горечью вспомнил Глыбь-зонд. Мучаешься, творишь, а здесь раз — и готово. Волшебство. Это как со стихами: во время полёта проверяя запасной электронно-цифровой агрегат, задатчики пытались сделать альтернативную версию «Евгения Онегина». Времени хватало, и пытались изо всех сил — подключали исторические модули, комбинировали со стихосложением, добивались благозвучия райского, а всё с гусиным пером Александра Сергеевича сравниться не смогли.
«Евгений, знай, дуэль — в забвеньи!
Не лучше ль нам, мой верный друг,
Коловращенью жизни вдруг
Придать иное направленье?» —
вспомнил он шедевры агрегата. И ведь действительно — совсем, совсем иное направление дано коловращенью жизни.
Круг разгорался ярче и ярче.
— Они приближаются, — прокомментировала Панночка.
— Кто — они? — робко спросил Туун-Бо («При определённых условиях, особенно если велика опасность внезапного нападения, младшим дозволяется спрашивать старших, разумеется, в самых кратких и скромных выражениях», — из полевого устава Академии).
— Навь, кадет. Это идёт Навь.
Земля вспучилась, приподнимаясь, и — словно цветок распустился. Или раскрылся диафрагмальный шлюз марсианского поселения. Кому какое сравнение по душе.
Из хода вышли двое.
В народных преданиях жителей Навь-Города представляют либо иссохшими жилистыми полумертвецами (иногда и просто мертвецами), либо толстенькими карликами необычайно уродливого вида. Но перед ними были самые обыкновенные люди. Даже чистые — никаких следов почвы, глинозёма или песка. Подчёркнуто чистые — в белых одеждах.
Однажды Фомин уже встречался с представителем Навь-Города. В окрестностях Замка Т'Вер. С сегодняшними — уже троих увидел. Статистика не статистика, а всё ж…
— Мы рады, что доблестный рыцарь откликнулся на наше приглашение, — сказал один, тот, что повыше. Мужчина, пожалуй. Покрой одежды таков, что оставляет большое поле для догадок.
Оба подземных пришельца зажгли холодные факелы. Теперь было видно совсем хорошо. Действительно, люди как люди.
— Как же не откликнуться, — ответил Фомин.
— Простите некоторую вычурность послания, но тому были причины. Мы не могли доверить сообщение бумаге.
— Крепость Кор не в обиде. — Действительно, одно дело получить рисунок на бумажке, а другое — на многопудовом золотом диске. Совсем другое.
— Причины скоро будут вам ясны — если вы, доблестный рыцарь, и ваши спутники соблаговолите следовать за нами в переговорные покои.
— Если вы считаете это необходимым…
— Следуйте за мною, — продолжил тот, кто постарше. — Я буду открывать Ход.
Пришлось построиться гуськом. Первым шёл Открывающий Ход (так решил именовать его Фомин; сам житель Навь-Города не представился то ли из конспиративных соображений, то ли считал себя личностью, ничего не значащей. Впрочем, были ещё десятки причин для подобного поведения).
За Открывающим Ход шёл Фомин, вопреки предостережению Панночки не поворачиваться к ней спиной. Панночка оказалась точно посередине маленького отряда. Туун-Бо занял для себя уже привычное место за ведьмой. Интересно, хватит у него духу убить её, если Панночка вдруг — ну совершенно вдруг — нападёт на Фомина, или ведьма успела очаровать кадета совершенно?
И замыкал отряд Закрывающий Ход.
Ход шёл вглубь сначала круто, потом стало легче. Перемещение напоминало движение пузырька воздуха в воде. Нет, скорее в трубочке с водою. Перед Открывающим Ход земля расступалась, а позади, насколько мог разглядеть Фомин, смыкалась снова. Никаких пояснений, увы, не давалось, но видно было, что открывать ходы — дело нелёгкое. Фомин буквально чувствовал напряжение, исходящее от идущего впереди. Передвигаться под землёй — невероятно, да? Но мотылькам, порхающим в воздухе, столь же невероятным должно казаться плавание рыбы — плотность и вязкость воды на много порядков выше воздушной. А ведь рыба-то плавает, и ещё как плавает! Зазевается мотылёк, она его и ам!
Он прислушался. От идущего впереди словно исходил некий ритм. Да не словно, а определённо исходил. Похож на «Барыню», на четыре четверти. Маршировать в ритме «Барыни», надо же! То есть шли-то они обычно, даже неторопливо, но в голову Фомина всё пробивалась плохоразличимая пока ещё мелодийка. Насчёт «Барыни» он поспешил, музыка была сложнее, многомернее. Он попробовал ощутить её полнее, отдаться, раствориться в ней — и почувствовал, что Открывающий Ход сбился с шага.
