В урочный день, это была суббота, он пришел в лабораторию к шести вечера, как мы и договорились. Я уже был там - с самого утра возился с приборами. Тщательная подготовка эксперимента - залог успеха, это понятно. По моим расчетам пик активности ленинских клеточек приходился на промежуток от семи до восьми часов утра, поэтому нам предстояла трудная ночь, на что Вася ответил традиционным пожатием плеч: надо так надо. Я долго рассказывал ему, в чем заключается его помощь, он внимательно слушал. В моем рассказе не было ничего непривычного для него: следи за температурным датчиком, включи магнитную мешалку, подай фильтр, налей физраствор... Обычное дело, рутина эксперимента. Он проделывал это каждый день и с удовольствием согласился мне помочь. Когда я закончил инструктаж, он спросил:
- Ты скажи, что я должен делать?
Он ждал каких-то особенных событий. А иначе, зачем бы я тащил его в лабораторию на ночь глядя?
- Ничего, - сказал я.
Мы улыбнулись друг другу. Дружелюбие - одно из главных условий сотрудничества. От него существенно зависит результат. Васины глаза светились приязнью, аура была плотной, без единого зазора или пятнышка, он был полон сил и энергии и готов к любой трудности. К девяти вечера подготовка была завершена, и мы начали. Я взял пробный кусочек какого-то органа (такого экспериментального добра у нас всегда пруд пруди) и поместил в инкубационную камеру. Это был высохший фрагмент печени морской свинки, оставленный в термостате на всякий случай. Мне было все равно, что поместить в камеру, чтобы лишний раз «прогнать» весь ход эксперимента.
- Там пипетка со сто девяносто девятой средой, капни на ткань пару капель, - попросил я.
Василий безукоризненно выполнил просьбу. Я сидел за бинокуляром и наблюдал за поведением клеток, они молчали. Мне это не нравилось. Я то и дело вертел микровинт, как будто этим мог расшевелить жизнь в клетках.
- Теперь возьми генератор и легонько на них светни.
- Что сделать? - спросил Василий.
- Ну, клюкни их пару раз.
- Что сделать? - снова спросил Василий.
Это тихое неуверенно-нерасторопное «Что сделать?» вывело меня из себя.
- Юра, - раздраженно проговорил я, - дай сюда...
Я приподнялся и выхватил из его рук зонд генератора. На мгновение воцарилась тишина, затем он виновато пробормотал:
- Рест, я не Юра, я - Василий.
И тут я сообразил, что мое раздражение вызвано тем, что я обращался к Юре, а не к нему, что винил в нерасторопности Юру, а не Василия и, вероятно, желал, да, желал, чтобы на его месте вдруг оказался Юра. С ним у нас бы все вышло, как надо, все бы у нас получилось. Почему вдруг на Юрином месте оказался какой-то Василий, я не мог взять этого в толк. От того и все беды...
Я сам нажал тумблер и направил никелированное острие зонда - пучок поля - на исследуемые клеточки. И тут у меня раскрылись глаза.
- Вася, - сказал я, - ты прости...
- Бывает.
- Мне вдруг показалось, - оправдывался я, - что здесь Юрка...
- Тебе нужно отдохнуть.
- Да, пожалуй...
- Что-то еще? - спросил он.
Я как раз регулятором настраивал частоту и ничего не ответил. Теперь нужно было выждать определенное время, и я предложил ему кофе.
- Как тебе Фриш? - спросил он, чтобы выйти из темы, и сделал первый глоток, - его «Гантенбайн» превосходен, не правда ли?
Я понимал, что произошла нелепость, но ничего не случилось такого, чтобы прерывать начатое нами дело. Я ждал этой минуты, может быть, год, годы. Я знал: это была моя ночь.
- Да, - сказал я, - я листал.
- Ты не находишь, что он чересчур толстокож?
С Юрой мы бы эту задачку решили в два счета.
- Да, чересчур, - сказал я.
- Перевод прекрасный!
Это был праздный разговор...
- По-моему - очень, - сказал я.
Мы знали, что у нас есть около часа времени и теперь спокойно болтали о всякой всячине.
- А какие прелестные кружева из суффиксов и междометий вяжет и плетет Татьяна Толстая!
Юра исчез так же быстро, как появился. Но мог ли он исчезнуть теперь навсегда?
- Да, - сказал я, - по-моему, здорово!
Через минуту Василий смирился с тем, что добиться от меня обсуждения литературных новинок не удастся, и проворно ухватился за Жору.
- Мне кажется, Жора темнит. Как думаешь? - спросил он.
- Он стал более скрытен, - сказал я.
Едва слышно тикали настенные часы.
- Хочу попасть на выставку этого француза, ну ты знаешь, о ком я говорю.
Я не знал, но кивнул: знаю. Прошел час, мы время от времени посматривали на экран. Клетки пришли в себя только через два с половиной часа, и это нас не удивило. Важно было то, что все шло своим чередом, все приборы работали безотказно, жужжал процессор, пыхтел микрокомпрессор, мигали зеленые и красные индикаторные лампочки...
Это был пробный эксперимент, отработка методики, прогонка операций. Все было чин-чинарем, и мы, как это обычно бывает, уверено делали свое дело. Юра исчез и больше нам не мешал. Вскоре мы перекусили и выпили кофе, а затем легли спать. Василий пристроился на диване, а я - привычно на мягкой тахте, в небольшой глухой комнатке, служащей подсобным помещением. Для меня было невдомек его откровение: Жора темнит. По правде сказать, Жора на всех производил впечатление искренней чистоты и прозрачности. И лишь немногие знали, что в тайнике его щедрой души тихо и тщательно пряталось от любопытных глаз и ушей сокровенное нечто. Среди тех, кто знал, был и я. Правда, это «нечто» еще никогда не выбиралось наружу, на свет. Между нами, как мне казалось, были минуты абсолютной искренности, и я ожидал его откровений, но всегда что-то мешало нашему душевному родству. Се ля ви.
Жора темнит? Вряд ли. Что ему скрывать от Василия? Меня больше волновало неожиданное появление Юры. Вдруг. Как же мне его не хватало! Всех их! Юры, Эли, Инны, Наты, Тамары, Ксении, Ии, Сони... Даже Азы и того же Шута... Как же мне их недоставало! А как я скучал по Ушкову!.. Вот бы они все вдруг появились!.. И чудо, чудо произошло: они мне приснились. Видел, правда, я только Аню, снилась только она: мы болтали, я расспрашивал ее об успехах в бальных танцах, она хохотала, и мы вместе смеялись, а все остальные были с нами. Лиц я не различал, они просто были рядом, и я это знал. Я позвонил Юле:
- Слушай, мне приснились все наши, представляешь - все!..
- А который час? - сонно спросила она.
- Ой, знаешь... Прости, пжста...
В шесть утра мы снова были на ногах и приступили к делу. Наши действия точь-в-точь повторяли то, что мы делали вечером. Но теперь вместо клеток печени свинки в инкубационной камере была кожа Ленина, бесценный материал, от которого зависела, может быть, судьба человечества. У меня была полная уверенность, что именно так и будет. Ничего другого я от этого эксперимента не ждал.
Когда на экране, наконец, забились сердца первых клеточек, от которых, как от крошечных солнц, во все стороны брызнули золотистые лучи, у меня перехватило дыхание и качнулась земля под ногами.
- Смотри, как красиво!.. - вырвалось у Василия.
А у меня подкосились ноги.
- Здорово! - Василий упал в кресло и не мог оторвать глаз от экрана. - Что это?..
- Ленин, - еле выдавил я из себя.
Он принял это за шутку, посмотрел на меня и спросил:
- Что с тобой, тебе плохо?
От того, что я видел на экране, можно было сойти с ума: клетки Ленина делились!..
- Да, - сказал я, - мне нехорошо.
У меня действительно кружилась голова, и в тот день я впервые узнал, в каком месте находится сердце.
- Конечно-конечно, - говорит Лена, - ну да, ну да...
Если бы все имеющееся в моем виртуальном музее, это суммарное биополе вещей, собранных с тщанием и трогательностью, можно было «надеть» на одного человека, он бы превратился в кого хочешь - в уникальную и универсальную личность. А все комбинации биополей, что существуют на земле, непременно дали бы Человека совершенного! Никто просто не задавался такой целью. Никто, кроме Эволюции. Это она, всесильная, может позволить себе роскошествовать в придумках и высверках, только ей подвластно решение таких сверхзадач. А имя ей - Бог.
Конечно, я не мог, как бы ни старался, в одиночку добиться никакого результата. Для создания клона требовалось не только первоклассное оборудование, дорогостоящие реактивы, автоматизированные операции и прецизионные технологии, но главное - люди, команда единомышленников, какая была у меня в подвале бани. Жорины ребята - и Вит, и Вася Сарбаш, и Юра Смолин и Таня с Какушкиной - были прекрасными специалистами в своей области, но обучать их технологии клонирования, переучивать, когда каждый набрал свой экспериментальный материал и готовил к защите кандидатскую диссертацию, было бессмысленно. Мне нравился напористый Володя Ремарчук и кажущийся бесхребетным Леша Команов. В Леше, как вскоре оказалось, я ошибался: хребет у него состоял из стальных позвонков. Мы сдружились, стали ближе и даже родней, это да, но перетянуть их на свои рельсы мне бы не удалось никогда. Я это понимал и даже не обсуждал с Жорой такую возможность.
