Вот уже два часа он наслаждался свободой от змеи в кишках. К этому моменту остатки Фреда потеряли способность оказывать сколько-нибудь значащее сопротивление. Тело было молодым и относительно здоровым – пусть даже и не в самой лучшей форме.
Там, в доме, Мэри до сих пор спала. На кушетке, прикрытый одеялом, валялся жалкий и выпотрошенный Чарлз Грейнджер – мертвый. «По крайней мере, я в этом не виноват», – подумал Даниэль в свое оправдание. Разваливающийся мешок мяса и требухи просто-напросто опустил руки.
Вновь обретя здоровье, Даниэль испытывал жесточайший, ничем не обоснованный приступ гордости за свою силу, свои способности. Тем более что – сейчас в этом не имелось никаких сомнений – в городе находились подобные ему – и их вот-вот «сколлекционируют».
В свой же собственный адрес он бодро мурлыкал «Dies irae»[10].
Даниэлю не хотелось, чтобы буря, обнаружив искомое, застала его на улице. Даже на расстоянии нескольких миль «побочный эффект» был бы крайне неприятным.
Кроме того, из заброшенного дома требовалось забрать шкатулку, спрятанную в кладке камина.
ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ
При съезде с Западного моста мини-фургон тряхнуло. Плотно сидя в кресле водителя, бледный от напряжения Главк обогнал тащившиеся по левой полосе машины – слегка подправил мировую линию, когда мини-фургон занесло и правые колеса оторвались от асфальта, – возвратил машину на прямой курс и, отдуваясь, мозолистым кулаком смахнул с бровей капли пота.
В задней части салона Джек Ромер, упакованный в крепкий парусиновый мешок, просунул руку сквозь стянутую веревкой горловину и, не обращая внимания на покачивания и потряхивания, принялся ощупывать холодное металлическое днище.
Главк уже перестал насвистывать свои птичьи трели. Сейчас он как будто расхваливал разный товар, как много-много лет тому назад. «Яблочки-ранетки, ягода-смородина!» – вопил он, вновь переживая славу и радость минувших деньков. Пенелопа громко хрюкнула – молния ударила в подстанцию за окном. Один из трансформаторов взорвался фонтанами искр и повалился на дорогу, едва не задев задний бампер.
Главк не переставая выкрикивал слова, вроде бы не имевшие никакого смысла или хотя бы связи с их поездкой или опасностями: «Шнурки и джут! Пакля и очесы! Бумага, тряпки и старый чугун! Лук репчатый! Лук-порей! Кости и ЛЯРД!..» – в этот момент ударила очередная молния – «…Гипс и грунтовка! Шпатлевка для всех!»
Смрад ударил Джеку в нос, прогорклый и тяжелый; не та вонь, что шла от пота или от обернувшей его мешковины, а вонь из предыдущего прыжка, когда он сиганул слишком далеко, угодил в больной узел мировых прядей – распадающихся, захлестывающих друг друга петлями – вонь жуткого нечто.
Он знал, что за машиной что-то движется…
Похоже, что и Главк разделял это мнение. В промежутке между бессмысленными воплями – сейчас он добрался до москательных товаров: «Краска лазоревая! Синька! Индиго!» – он нагнулся было к своей партнерше, словно желая что-то сказать, затем встряхнул головой и вновь откинулся на спинку сиденья – плечи твердые, квадратные, странно даже подумать, что он способен голосом выразить свои чувства, какими бы они ни были.
Сомневаться нельзя – не время.
Пенелопа тем временем оторвала подлокотник и мяла его в руках как перезрелый банан, скручивая пластик и сталь. Глаза ее бессмысленно выпучились из окруженных жировыми валиками орбит.
Странный свет пылинками плясал возле их лиц.
Главк прикрыл рот ладонью, зажал пальцами нос и уставился перед собой широко распахнутыми глазами.
– Что это? – взвизгнула Пенелопа голосом перепуганной малышки из детсада.
– Восхитительно! – проорал Главк. – Власть и обязательство! Помолвка и обручение!
Его слова напрочь расходились с выражением физиономии: брови нависли, свинячьи глазки еще глубже просели в глазных впадинах.
Джек высунул руку по плечо и, извиваясь ужом, пытался пропихнуть голову.
– Как-как вы сказали? – пропищала Пенелопа.
– Что-то охотится на нас! Нетерпеливое, слишком долго ждавшее!
– На кого охотится?! Вы обещали, что нас это не коснется!
– Меня-то уж точно…
Главк виновато взглянул на нее, затем вывернул руль, съезжая на обочину, и добавил, с мрачным любопытством вперив глаза в зеркало заднего вида:
– Я пробовал свернуть с дороги – молнии как тумбы ног, сокрушающие ступни – они следят, поворачивают вместе со мной! Такого я еще не видел, поверьте мне, дорогая королева осиного зуда, – слыхом не слыхивал. Мы еще не успели сообщить о доставке, но я чувствую нечто иное, нежели Зияние. Алебастровая Княжна встревожена. На сей раз мы откусили громадный кусок – этого мальчишку! Нам одним не прожевать!
На Джека уже не действовал страх, он перерос его пределы. Приторная патока и ликер, сочившиеся из таланта Главка, протухли, превратились в уксус, который разъедал ноздри и мозги, открывая слипшиеся пучки ответвлений, мертвых петель мировых линий: ни одна из них не обещала ничего хорошего – точнее говоря, все они в один голос обещали только ужас.
Ныне происходившее не имело аналога – ни в жизни Джека, ни в жизни любых предков, чьи гены составляли его хрипящую от натуги плоть и кровь – вплоть до эпохи первобытной слизи.
ВАЛЛИНГФОРД
Даниэль поднял воротник на серой шерстяной куртке Фреда, передернул плечами и продолжил идти на запад, чувствуя, как буря копит мощь.
Резкий толчок – почти что ножевой удар – вновь обретенного здравого смысла сбил спесь и чувство довольства с этого нового тела. Да, буря охотилась не за ним – но кто сказал, что ее нельзя использовать как прикрытие? Он слишком расслабился, увлекся эмоциями и на время утратил бдительность – дурак, дурак!
Практически наверняка где-то неподалеку имеется еще одна мишень – еще один пермутатор. Или даже несколько. С другой стороны, подручный этого нечто, которое охотится за ними, вполне может положить глаз и на Даниэля. Ведь он особенный. Мне уже не снится город. Не знаю почему – не снится, и все.
Зловредный пастырь – кажется, так они меня именуют?
Молния выбелила фасады справа. До поворота к дому оставалась лишь пара-другая кварталов, но тут в витрине соседнего магазина электротоваров внезапно погасли все лампы.
Воздух зашипел.
Даниэлю пришлось чуть ли не силком тащить свое новое тело к заброшенному убежищу. Страх вызвал к жизни и Фреда – и тот, неприятно могучий, ни в какую не желал туда идти. Даниэль уже не мог взбрыкнуть в очередной раз, даже если бы обладал необходимой концентрацией и силой. Коррозия разъела все кругом. Не осталось ничего, кроме жутких, серых петель миров, притиснутых границей распадавшегося сегмента истории к тупику, за которым лежал мятый ворох судеб – разлохмаченных прядей фатумов, пропитанных кислой гарью тлена.
Чей-то голос – не его голос, и не Фреда. Тот уже успел забиться вглубь, подобно слизняку под камнем.
К чему так усердствовать, мистер Айрмонк?
Вдоль улицы метнулась молния – жаркая, слепящая – и вмяла пожарный гидрант в асфальт. Ударной волной Даниэля чуть не сшибло с ног, засыпало осколками разбитой витрины.
Он торопливо заковылял вперед, подвывая раненой шавкой.
Вам, сударь, уже давно назначили встречу.
Кругом носились, падали, визжали люди.
Даниэль вихрем обернулся. Какая-то старуха в обтягивающих рейтузах, потрясая сложенным зонтиком, тащила крошечного терьера, который лежал на боку и месил воздух лапами. Всякий раз, как собачонке удавалось встать на ноги, старуха дергала за шлейку с такой силой, что ее питомец валился вновь. Громадные дождевые капли – размером с теннисный мячик – перемешанные с зазубренными ледышками, сыпались с кипевшего неба.
До центра бури еще несколько миль…
Это лишь подол ее платья, только и всего. Ни в какое сравнение не идет с Зиянием. Ну как, ты вспомнил, Даниэль? Дурень несчастный… все вы, до последнего человечка. А ты в особенности.
Позади показался невысокий мужчина с маслянистыми черными волосами. Даниэль тут же кинулся влево, в переулок. Там, через улицу, поджидал другой – щуплый, одетый в старый черный костюм, лоснившийся от воды и старости. Еще через квартал к востоку нашелся и третий – в побелевшей руке он сжимал ветхую, насквозь промокшую шляпу-котелок. Все они улыбались, наслаждались стихией, не обращая внимания ни на ливень, ни на ледовый град.
А ну-ка, Даниэль, где у невода четвертый угол?
Бросившись назад, он споткнулся – в падении выскользнул вьюном – руки взмахнули мельничными крыльями – и выплеснул всего себя, без остатка. Не глядя.
Он должен – попасть – домой.
Должен.
