Внешне Волгин был совершенно здоров. Благодаря антигравитационному поясу он не чувствовал никакого утомления. Исходив за день десятки километров, он возвращался домой свежим и бодрым. Для поверхностного взгляда все обстояло благополучно.
Но Сергей был не просто медиком. Он был одним из лучших учеников выдающегося врача — Ио. И он видел, что здоровье Волгина лишь кажущееся, и за ним таится прогрессирующая болезнь.
Медицина тридцать девятого века первое и главное внимание уделяла душевному состоянию человека. Малейшее расстройство нервной системы расценивалось как признак, требующий врачебного вмешательства. А у Волгина эти признаки проявлялись все чаще.
— Он должен уехать отсюда, и как можно скорей, — категорически потребовал молодой ученый при очередном разговоре с Люцием. — Вы один можете воздействовать на него.
— Хорошо, попробую поговорить с ним, — ответил Люций, — Но вы не подавайте и виду, что заметили что-нибудь неладное. Пусть Дмитрий считает себя здоровым.
— Физически он здоров, — вздыхал Сергей. — Ему вреден именно Ленинград, и только Ленинград. Едва он покинет его, все придет в норму.
Люций был согласен с этим выводом. Ио тоже разделял мнение своего ученика. С ними были согласны Мэри и Владилен.
И все четверо ошибались.
Причиной раздражительности и мрачного настроения Волгина был не Ленинград. На новый и незнакомый ему город он не обращал большого внимания, а Октябрьский парк ему нравился. Там все наиболее памятные места сохранились в неприкосновенности, и он с удовольствием проводил в нем время.
Само по себе место, где был старый Ленинград, хотя и вызывало мысли о прошлом, не могло служить причиной сильной тоски.
Причиной был портрет Иры, висевший в его комнате.
Здесь была допущена большая ошибка. Чуткость изменила Люцию, по просьбе которого был написан этот портрет с бюста, стоявшего в шестьдесят четвертой лаборатории. Люций думал доставить радость своему «сыну», но не учел, что портретом близкого человека подчеркнет и обострит одиночество Волгина в новом мире.
Никто не знал, какое потрясающее впечатление произвел на Волгина неожиданный подарок, как тяжело и трудно было ему видеть портрет ежедневно.
Каждый вечер Волгин долго всматривался в любимые черты.
Это была Ира, но в то же время не совсем она, и различие, легко найденное Волгиным, угнетало его еще больше, чем самый портрет. Если бы она была «как живая», ему было бы легче.
Теперь он каждый день целиком погружался в прошлое, и настоящее становилось ему все более чуждым.
Если бы Люций знал это, то постарался бы любым способом изъять портрет из комнаты Волгина, исправить допущенный промах. Но было уже поздно, Волгин ни за что на свете не согласился бы расстаться с портретом. Он привык к нему, доставлявшему и боль, и радость.
Волгин решил найти художника, писавшего портрет, и попросить его изменить отдельные детали и выражение лица, которое совсем не соответствовало характеру Ирины. Она никогда не была такой — замкнувшейся в «учености», строгой жрицей науки, какой изобразил ее на полотне этот художник.
Одна из деталей особенно была неприятна Волгину. На сером платье Иры блестела Золотая Звезда Героя.
«Неужели они не могли узнать подробности ее жизни? — думал он с досадой, — Ведь она никогда не носила звезды. Она была награждена посмертно!»
Звезда на груди Ирины, совершенно такая же, какую носил постоянно сам Волгин, подчеркивала разницу между ними. Она умерла, погибла, не зная, что удостоена высочайшей награды, а он живет, и весь мир чтит его как героя былых времен.
Она умерла, а он жив!
Эта мысль постепенно становилась невыносимой для Волгина.
Своим поступком, вызванным самыми добрыми чувствами, Люций достиг того, чего и он, и Ио боялись больше всего, — разбудил в Волгине почти заглохшие воспоминания о прошлом.
Но Люций даже не подозревал об этом.
Однажды, когда, соскучившись, Волгин вызвал его к телеофу, Люций, как бы между прочим, спросил его, думает ли он когда-нибудь продолжать путь. Вопрос был задан в шутливом тоне, и Волгин не заметил ничего необычного в этом вопросе.
— Да, — ответил он, — на днях я думаю перелететь в Москву. Мне трудно расстаться с Ленинградом.
— Тебе тяжело в нем?
— Нет, не тяжелее, чем будет в любом другом месте. Мне хорошо было в доме Мунция, — вырвалось у Волгина. — Там я был иногда даже счастлив.
Люций пытливо посмотрел на «сына»:
— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя несчастным?
— Нет, но очень одиноким. Мне не хватает товарища, хорошо понимающего меня спутника. Такого, который мог бы понять и разделить мои чувства. Мэри и Владилен чудесные люди, я их очень люблю, но… они не всегда способны понять меня. Ведь они так безмерно моложе. Все любят, — грустно продолжал Волгин, — все заботятся, все окружают меня вниманием. А когда все кругом друзья — настоящего друга нет. Ты знаешь, — прибавил он с улыбкой, — иногда меня раздражает внимательное ко мне отношение.
— Ты соблюдаешь предписанный мною режим? — неожиданно спросил Люций. — Делаешь волновое облучение?
— Опасаешься, что у меня нервы не в порядке? Да, я выполняю все. Очень аккуратно. Это может подтвердить Владилен.
Последние слова Волгин сказал машинально. Он знал, что Люцию и в голову не придет усомниться в его словах.
— Советую тебе уехать из Ленинграда, — сказал Люций. — Незаметно для тебя родные места влияют на твое настроение.
— Не думаю, — ответил Волгин. — Но я уеду, и очень скоро.
И он сказал на следующее утро Мэри и Владилену, что пора отправляться дальше.
Молодые люди обрадовались.
— Когда же мы улетаем? — спросила Мэри.
— Завтра, — внезапно решился Волгин. — Сегодня я в последний раз слетаю в парк. И в Москву! Не бойтесь, я нигде не буду задерживаться больше столь долго.
— Мы не торопимся, — сказал Владилен. — Задерживайся, где хочешь и на сколько хочешь.
В случайном разговоре Волгин как-то сказал Мэри, что звезда на груди Ирины раздражает его, и объяснил почему. И вот сегодня он не увидел на портрете звезды. Она была закрашена, и с таким искусством, что нельзя было заметить ни малейшего следа от нее.
— Кто это сделал? — спросил Волгин.
— Я, — ответила Мэри. — А что, разве так плохо?
— Наоборот, очень хорошо. Значит, ты художница?
— Ничуть. Я училась рисованию как все, но не обладаю способностями.
Несомненно, она говорила правду. Но работа была выполнена с большим мастерством. Складки платья выглядели нетронутыми. Чувствовалась талантливая рука.
