– Эдди улетел в командировку. А я так боюсь, что с ним что-нибудь случится, а мы так и не завели
ребеночка. Вот я и подумала… – девушка едва сдерживала слезы стыда и жалости к себе.
– Довольно! – смягчился Том. – Можешь не продолжать! Только учти, это делается не так!
Обратитесь в клинику, если уж на то пошло. Забери это, – и он брезгливо сунул презерватив в руки дочери.
Та, пряча его в кулаке, быстро удалилась наверх. Я всё это время сдерживал смех, чтобы не обижать и
без того подавленную происходящим Ким. Но только звук шагов стих, я дал волю эмоциям. Том,
неодобрительно глядя на мое веселье, бросил:
– Да ладно тебе! Всё вполне безобидно. Я-то думал меня чужим белком кормят, а тут любовь,
оказывается, – грустно вздохнул он. – Эта девчонка сведет меня в могилу. По ее милости я, вместо своих
75
витаминов, две недели принимал противозачаточные кошачьи таблетки. Она их поставила в шкаф на то же
место, где стоял мой пузырек.
– И как ощущения? В лоток ходить не начал? – рассмеялся я.
– Знаешь, появилось стойкое отвращение ко всем кошкам, особенно к Доллару, – уже совсем по-
доброму ответил Том.
На следующий день раздался телефонный звонок с незнакомого номера.
Я неловко растопырил пальцы, стараясь как можно быстрее нажать кнопку телефона, всегда
лежащего под рукой в последние три дня. Этот жест оттолкнул его в сторону сантиметров на десять. Гудки
продолжали идти, и я, приложив неимоверные усилия, заставил плечо послушаться. Оперев руку на локоть,
смог дотянуться дрожащей кистью руки до заветной цели. Гудки прекратились, и из гарнитуры зазвучал
добродушный бас моего друга:
– Привет, Дэн! Весь мир уже скорбит по тебе. Пока всё идет по плану. Вот только Броуди опять
установил слежку. Поэтому пока приезжать не буду. Займемся подготовкой к похоронам. Джима каждый
день вызывают в полицию. Но пока трупы не трогают. Осмотрели пару раз, сфотографировали. И всё.
Говорили, что положено сделать вскрытие, но Джим отказался, сославшись на то, что медицинское
заключение о смерти уже есть. Сейчас он пытается избежать отпевания в церкви. Нельзя отпевать Душу
живого человека, неправильно это, я с ним полностью согласен!
– Неужели Джим забыл, что я крещен под другим именем? Я же рассказывал когда-то. Мама при
крещении дала мне имя своего отца, поэтому перед Богом я Стефан. Так что передай Джиму, пусть меня
отпевают сколько угодно, – успокоил Тома.
– Отличная новость, – обрадовался он. – Ладно, долго разговаривать не будем, чтоб звонок не
отследили. По возможности свяжемся. Пока!
Через два дня в новостях я увидел короткий сюжет о моих похоронах. Зрелище тягостное и неловкое.
Казалось, что все присутствующие на погребении чувствуют фальшь происходящего спектакля.
Гроб с донором был закрыт крышкой. А во втором с алебастрово-белым цветом лица возлежал «я».
Думаю, это были самые странные похороны в истории человечества. Меня хоронили как бы по частям, сразу
в двух гробах. И ни в одном из них меня, на самом деле, не было!
Джесика, как всегда, блистала! Черное облегающее шелковое платье с огромным декольте и
серебристой пряжкой, усыпанной драгоценными камнями. Широкополая черная шляпа с вуалью. Пряча
глаза за солнцезащитными очками и без конца теребя в руках серебристый клатч, она говорила о том, как ей
будет не хватать отца. Очки и шляпа закрывали половину лица, торчал лишь маленький изящный носик и
узкий лисий подбородок с ярко-алыми пухлыми губками.
Патрик, Даниэла и Натали сидели с красными глазами и выражением искренней скорби на лицах.
Сердце защемило от чувства вины и неловкости перед этими родными для меня людьми. Присутствовали
здесь и Смит с Абелем. Как же без них! Каждый говорил банальные хвалебные слова в мой адрес. Думаю,
их скорбь из-за неудачной операции тоже была в высшей мере искренней. На мгновение камера выхватила
красивую блондинку. Это была журналистка Кэрол Новак, в черной блузке с высоким оборчатым
воротником и черной юбке-карандаш. Было странно и любопытно наблюдать за своими похоронами со
стороны, единственное, о чем я сейчас переживал, чтобы Анжелика узнала об этом как можно позже.
Как мы и предполагали, Броуди достаточно быстро вышел на подставных нейрохирургов, хотя их
имена в прессе не назывались. Он предложил им продолжить исследования уже под его финансовым
покровительством. Оплата была предложена более чем достойная, и врачи охотно согласились. Но, к
нашему разочарованию, слежку с Джима и Тома он не снял. Все-таки интуиция у этого парня была развита
не хуже, чем у животного, в чем очередной раз пришлось убедиться. Броуди понимал, что если я жив, то
доступ к своим счетам смогу осуществлять только через сына. Он выжидал, когда я допущу ошибку и дам
себя обнаружить.
Прошел месяц.
Меня перевезли в санаторий, расположенный в пасторальном Ньютоне. В этом небольшом городке в
полной мере раскрывалось очарование Старой Англии. Иногда мы выезжали за пределы санатория, чтобы
купить книги, посидеть в кафе или же просто прогуляться по паркам, коих здесь было множество. Атмосфера
пригорода располагала к прогулкам. Дети, катающиеся на велосипедах и прыгающие на батутах, создавали
ощущение счастья и беспечности.
Санаторий оказался уютным и небольшим, всего на тридцать человек. Он просто утопал в зелени
парка. В саду вдоль дорожек, ведущих к корпусам, располагался каскад подобранных по высоте
жизнерадостных бархатцев. Моя VIP-палата имела отдельный выход в сад. Аттракцион природной красоты
начинался здесь ранним утром, когда солнце медленно выплывало из-за горы, заливая светом верхушки
76
лип, окружающих корпус санатория. Стоило распахнуть окно, как в комнату вливался аромат цветов. Густые,
пропитанные солнцем деревья беззастенчиво заглядывали в мои окна.
Дитте приезжал раз в неделю проверить общее состояние. Здесь всё также поочередно находились
Анна и Наоми. Четыре раза в неделю со мной занимался грек. Он положил глаз на администратора одного
из корпусов санатория и теперь вел себя, как павлин в брачный период, меняя гардероб и злоупотребляя
одеколоном. За это время Том навестил меня лишь раз. За ним следили, и он особо не рисковал.
Я научился сидеть без опоры. И даже начал самостоятельно принимать пищу. Давалось это с трудом,
но Дитте категорически запретил кормить меня с ложечки. Я потел, ругался, но ел. А выглядело это
следующим образом. Я опирался локтями на стол и, ссутулившись, нависал над тарелкой. Из того, что
