проведенной операции и моей кончине, – ответил я. – Вы же, в свою очередь, уже сегодня можете
сообщить супруге, что мое состояние резко ухудшилось. Также могу добавить, что для вашей безопасности
готовятся документы, в которых будут фигурировать имена совсем других людей, которые якобы меня
оперировали. Именно они будут общаться с правоохранительными органами, и на них выйдет Броуди, о чем
они, естественно, будут предупреждены. Эти врачи постараются его убедить, что дальнейшие исследования
бессмысленны и такая операция попросту невозможна. Ну а если он не поверит и будет настаивать на
дальнейших экспериментах, то подставные люди годами будут изображать активную научную деятельность,
– на этих словах я улыбнулся, заметив в глазах Дитте понимание.
Следующим подал голос француз Жан-Люк Дени. Сухощавый лысеющий блондин с вытянутым
тонким, как и все его черты, лицом. Мне не довелось узнать его близко. Его прерогатива – работа с
микроскопом и компьютером, а не с пациентом. Он был теоретик, а не практик.
– Согласен с вами, мистер Харт, но не означает ли это закрытие лаборатории? – последовал
осторожный вопрос.
– Ни в коем случае. Я по-прежнему буду финансировать вашу работу, однако теперь предлагаю
самим решать, чем заниматься. Естественно, после того как поставите меня на ноги, – усмехнулся я.
Француз задумался.
– Не стану на вас давить своим присутствием, – сказал я, заметив, что остальные не спешат озвучить
свое мнение. – Хорошо всё обдумайте и примите правильное для себя решение.
Том отвез меня в палату, и мы еще долго проговаривали каждую возможную деталь, которая могла
бы возникнуть в результате нашей лжи.
На следующий день Дитте сообщил, что не все посчитали мои доводы разумными, но ради
вознаграждения готовы хранить молчание об успехе своего открытия. Я с самого начала верил, что здравый
смысл этих людей должен победить тщеславные амбиции. Хотя, думаю, обещанная компенсация сыграла
не последнюю роль в принятии решения.
Прошло две недели.
Эти четырнадцать дней подарили мне новые ощущения и надежду на полное выздоровление. Мои
ступни, наконец, обрели подвижность, и теперь я мог шевелить пальцами ног. Еще я научился слегка сгибать
руки в локтях.
За окнами бодрой походкой шагал апрель. И я изнемогал в своем заточении. Стены давили,
поддерживая во мне депрессивное состояние. Через неделю меня должны были перевезти в санаторий для
людей, реабилитирующихся после инсульта и черепно-мозговых травм. Там я мог затеряться среди таких же
колясочников, как и я сам.
На окраине Бостона Том нашел подходящее на роль лаборатории здание, и теперь в нем полным
ходом шел косметический ремонт, завозилось необходимое оборудование, взятое из действующей клиники
или купленное в местных больницах. В Центре нейрохирургии он присмотрел трех нужных людей, которые
за щедрое, на мой взгляд, вознаграждение были готовы подтвердить, что именно они проводили операцию.
Джим занимался оформлением документов и подделкой моей подписи. Мы по-прежнему каждый день
общались по Скайпу, иногда к нашему разговору присоединялась и Анжелика. За это время, как мне
показалось, я успел стать для нее настоящим другом. Она даже немного кокетничала со мной, что,
несомненно, льстило и каждый раз вызывало улыбку.
Все наши приготовления закончились. Тело Харта было перевезено в помещение новой «клиники»,
которую оборудовал Том. Также в городском морге было взято неопознанное тело какого-то бомжа, и ему
провели вскрытие позвоночника и черепной коробки, имитирующие следы от проведенной
73
трансплантации. Конечно же, мы понимали, что это самое слабое место в устроенной авантюре, так как
легко было установить, что все швы были выполнены уже на трупных тканях. Но всё же надеялись, что тело
неопознанного донора мало кого заинтересует. Главная шумиха должна была быть вызвана смертью всем
известного Харта.
Сразу после трансплантации труп был заморожен, а как известно, резкое охлаждение свежего трупа
ведет к образованию льда в клетках и, как следствие, деформации этих самых клеток. Таким образом,
получалось, что ни один эксперт не мог теперь установить точное время наступления смерти. Именно это
нам сейчас было крайне необходимо. К тому же веская причина для заморозки тоже имелась. Джим
объяснил, что до последнего момента верил, что операция пройдет успешно и отец придет в сознание.
Поэтому, пока мозг отца в теле донора находился в состоянии комы, он не мог самовольно принять решение
о погребении.
Документы с поддельной подписью были на руках у Джима. Также были подготовлены бумаги,
подтверждающие, что донор с проломленной головой несколько месяцев находился в коме и поиски его
родственников не увенчались успехом.
Сегодня Джим и Том давали пресс-конференцию в прямом эфире телеканала «NBC». Я смотрел их
выступление в палате, а Дитте со своей командой собрались у экрана телевизора в ординаторской.
Джим держался великолепно. Он выглядел уверенно и в то же время надломлено, как и положено
сыну, понесшему большую утрату. Джим произнес длинную речь, в которой выразил сожаление, что не смог
отговорить меня от идеи пойти на этот безумный риск. Журналисты задавали вопросы об операции. Мы
успели подготовить ответы на самые профессиональные, с медицинской точки зрения, вопросы, которые
могли бы прозвучать в этот день. И Том, как директор лаборатории, вооружившись блокнотом с ответами,
важно отвечал журналистам. Вспомнилось, как он первое время, обрезав свои дурацкие косы и каждый раз
облачаясь в деловой костюм, становился собранным и прохладно-вежливым. Вот и сейчас, общаясь с
журналистской братией, друг был на высоте – точен в высказываниях, сдержан и краток.
Я смотрел на экран, не моргая. На лбу выступили капельки пота. Среди присутствующих в зале я узнал
и ту милую блондинку, которая брала у меня интервью для фильма. Она поинтересовалась, когда состоятся
похороны. Камера выхватила из зала очередного журналиста, задающего свой вопрос, я заметил за его
спиной Ричарада Броуди. Он сидел, задумчиво опершись о подлокотник кресла: одна бровь была слегка
нахмурена, глаза выражали недоверие ко всему происходящему в зале. Этот человек действовал на меня,
как удав на кролика. На какой-то период времени меня охватила паника. Я вдруг явственно ощутил
тщетность нашего, казалось бы, гениального плана. Если правда всплывет, это будет настоящая катастрофа
