За то время, что я хоронил погибших, никаких изменений в состоянии ауаники не произошло. По-прежнему неподвижность, по-прежнему отсутствие дыхания. Я смачивал ее рот водой, обтирал тело. Хотя воздух тут был теплый даже по ночам, ее я укутывал: плюнув на этику, вторую ауанику я похоронил без одежды, и теперь моя подопечная походила на кокон, обернутая саванами с ног до головы.
Мне было над чем задуматься. Я съел все, что оставалось из еды, оставив только маленький запас «паштета». Вода тоже могла закончиться с часу на час. Но ведь это не повод сдаваться! Наставала пора брать в руки лук и стрелы и идти пугать местную фауну. Правда, охотник из меня аховый. Да и, признаться, за все это время ни одна живая душа не пожелала познакомиться с новым соседом: ни птичка, ни зверь. Возможно, всех здешних жителей распутало падение корабля, но не настолько же!
Так что ситуация с фауной не внушала оптимизма. Так же, впрочем, как и с местной флорой. Гигантские деревья царили безраздельно и единолично. Ни кустика, ни травки. Сами деревья бугрились толстой извилистой корой, такой прочной, что я не мог отодрать ни кусочка. Громада стволов рвалась вверх. С вершины наверняка открывался хороший вид, но залезть не представлялось никакой возможности: ближайшие сучья начинались только в верхней части. Хоть бы тогда орехи на них росли, что ли! Должна быть от этих гигантов какая-нибудь польза! Мне многого не надо: пара орешков с такого великана — и я бы месяц не нервничал насчет еды. Но орешки вниз не падали.
Отдохнув после похорон, я решил отправиться в поход. Нужно найти хоть что-нибудь: еду, воду, местных обитателей, — а лучше все вместе. Оставаться около корабля и ждать грозило смертью в ближайшие дни. Пока имелись силы, надо постараться зайти как можно дальше. Встал вопрос: куда идти? Во все стороны простирался лес. Местность кое-где ныряла небольшими склонами, справа по направлению нашей посадки бугрился холм. Но я не мог поверить, что вся планета однообразна. Все равно где-то и земля другая, и рельеф должен меняться. При посадке я видел большие поверхности воды, не знаю, озера это или моря, но можно надеяться, что хоть там водится живность. Лучше всего идти вниз, по понижению рельефа — по такому пути идет вода, и это должно привести меня к какому-нибудь водоему. Вдобавок, если я пойду вдоль склона, это поможет мне не заблудиться: по крайней мере на первых порах он будет служить мне ориентиром.
Приходилось бросить ауанику одну, без сознания и беспомощную. Но другого выхода не было. Кто его знает, очнется ли она когда-нибудь… Но если очнется, то лучше, чтобы я к тому времени разыскал и еды и воды.
На столике рядом с кроватью я оставил одну из полторашек. Вторая бутылка и остатки «паштета» приютились в моем вещмешке.
Присев рядом с девчонкой на кровать, я долго не мог решиться встать. Слишком беззащитно она выглядела — куколка, завернутая в саван. Но нужно было идти. Приподняв падающие на лицо толстые колючие дреды, потрогал ладонью лоб. Все такой же прохладный.
— Не скучай, сестренка, я скоро! — Вещмешок устроился на спине — и я отправился в путь.
Корабль проводил меня тяжелой вросшей в землю черепахой, остался позади. Мягкий покров из листьев пружинил под ногами, пространство между деревьями освещалось темным желтым светом. Тени стелились длинными волнистыми полосами. В голове крутилась старенькая пионерская песня, и я стал тихонько напевать:
— Мы шагаем, да не в ногу, что-то песен не слыхать, каменистую дорогу трудно преодолевать… — Голос звучал гулко, даже громче, чем я пел на самом деле. Прервавшись, я крикнул: — Хей! — Звук потерялся среди деревьев, короткое эхо резко оборвалось: «Эй!..» — Воцарилась тишина. Да уж, акустика тут подкачала. Ну, да я не на концерте.
— …Признаемся, мы устали, солнце жаркое печет, но отступим мы едва ли, ну-ка, кто там отстает…
Склон спускался вниз, постепенно теряя крутизну и расплываясь горбатым подъемом по левую руку. Примерно через час-полтора пути он влился в широкую долину. Я вступил в нее как в Лукоморье. Тихий заповедный край, безмолвие деревьев-великанов, залитая желтым светом листва. Края долины угасали в темной дымке, прячущейся за стволами. Конца и начала — не разглядеть. Даже противоположный склон проглядывался с трудом. Я решил продолжить идти в сторону спуска в надежде прийти рано или поздно к какому-нибудь водоему.
Пустой лес. Медленно падают одинокие листья, долго-долго: кружат, сначала почти невидимые в вышине, приближаются, тихо ложатся на землю. Как заброшенный осенний парк: ни звука, только шелест деревьев. Из-за неяркого света местного солнца пространство вдали тонуло в сумраке. Чернеющие колонны отступали дальше и дальше, границы их размывались. Но ощущал я себя не на прогулке в просторном лесу, а словно в загоне, окруженный со всех сторон темными стенами. В беспокойстве оглядываясь назад, я видел там точно такую же непрозрачную мглу, как и впереди. Это сильно напрягало. Я понимал, что просто боюсь идти дальше. Я помнил путь назад, я не заблудился, но чувство потерянности давило на сердце.
Долина тянулась бесконечно. Сколько я шел по ней — не знаю. Час, два, три? Ноги гудели и просили отдыха. Мешок полетел к ближайшему дереву, и я растянулся рядом с ним на мягкой подстилке. Эх, хорошо! Может быть, отсутствие местной живности — не так уж плохо? Не надо бояться, что тобой заинтересуется кто-то с острыми зубами. И не страшно за еду: быть слопанной ей точно не грозит. А уж про отсутствие насекомых я вообще молчу. Чувство бесконечного одиночества шептало о безопасности, убаюкивало.
Высоко- высоко в желтоватом небе висели темные облачка, шуршала листва. Я не заметил, как закрылись глаза, задремал.
Приснилось, будто я на Земле, дома. Мы сидим на работе, время обеденное, расслабленное. Только главный наш — Лев Анатольевич — копается в бумагах. А мы, разомлевшие после сытного обеда, развалились по стульям и треплемся. Даже в «Квейк» играть неохота. В открытые окна ломится солнце, и слышно, как кто-то внизу болтает по сотику, прогуливаясь вдоль здания. Мы треплемся о всякой ерунде.
Олька рассказывает что-то про ипотеку, как она мучается с оформлением, да еще денег не хватает. У Костика другая квартирная проблема: его вчера затопило, и он полночи плавал в тазике из коридора в туалет. Но
Костику никто особо не сочувствует. Костик завтра уходит в отпуск и уезжает в Египет на десять дней. А мы все остаемся работать, и для нас Египет будет свой: будем потеть в душных кабинетах с утра до вечера. Поэтому над Костиком все потешаются и принимаются мечтать, кто куда поедет сам. Санча хочет, как обычно, на Черное море в августе, Маринка рвется в Турцию («все сто раз уже там были, а я еще ни разу!»), Андрюха вообще собрался в Германию — хочет пригнать оттуда тачку взамен своей старенькой «Ауди». Я никуда особо не хочу. Жариться под солнцем можно и у нас. Поглядеть на море, конечно, заманчиво, но, боюсь, двух-трех дней мне бы хватило за глаза. Я бы съездил куда-нибудь, где еще никто из наших не был. Куда-нибудь во Вьетнам, например, или в Бразилию. Не представляю, чем там можно заниматься, но посмотреть на подобного типа незаезженную страну было бы мне по душе. В итоге предлагаю Андрюхе поехать в Германию вместе, сходить на Октоберфест, налопаться пива по самые волосы. Андрюха немедленно соглашается. Заслышав про такое, к нам тут же присоединяются Маринка и Дэн. В итоге решаем съездить туда все вместе и оставить Германию без стратегических запасов пива. Лев Анатольевич замечает, что мы не патриоты, что надо поддерживать отечественного производителя. Но мы не соглашаемся. Цели наши ясны, задачи определены.
