- Нечего дома болтаться, - сказал отец, когда деда прямо с дачи забрали почему-то в больницу, и оставаться со мной стало некому. - Пойдёшь на недельку в садик, в сборную группу, я договорюсь. Пусть тебя там приведут в чувство, а то совсем одичал за лето.
Я даже просить не стал, чтоб дали мне достроить дом, который мы начали с дедом, понятно было - нет смысла, всё равно отец не поймёт, даром только слова тратить. И не навечно же в садик возвращаться, всего на неделю. В общем, спорить я не стал.
В сборной группе кроме нас с Надей собрали всякую мелюзгу. В первый день утром, когда я увидел, что из взрослых - я да она, остальные малявки, подумал: 'Вот скучища-то!' - а когда на тихом часе меня и её уложили рядом, решил - воспиталка уйдёт, сразу перелезу куда-нибудь подальше, свободных кроватей вон сколько. И для начала повернулся к девчонке спиной, чтобы не вздумала заговорить.
- Ты всегда такой надутый? - услышал я её голос, и впервые почувствовал на плече тепло ладони.
Не помню, что я ответил. Не помню, как выглядела Надя, не помню её голоса, не могу вспомнить, о чём она рассказывала мне, и в чём я успел ей признаться за два часа нашей близости. Память - очень странная штука. Когда я был с Надей, мне казалось - запомню всё, но стоило расстаться, и мелочи забылись, как будто расплелись узлы, а после сама ткань памяти расползлась, и получился бесформенный клубок из переплетенных как попало ниток. Когда мы встретились на следующий день, я попробовал остановить разрушение, стягивая узелки памяти словами. Я приставлял слова одно к другому, примечая, как Надя поджимает губы, когда пытается собраться с мыслями, как подпирает рукой голову, как убирает со лба прядь волос, как узка кисть её руки и какие тонкие пальцы, и что происходит со мной самим, когда она кладёт ладонь мне на плечо. Но когда мы расстались, близость кончилась. В памяти на её месте образовалась пустота, саркофаг из слов. Бабочка вылетела, остался сухой невесомый кокон. Третий наш полдень я не стал тратить на пустословие, просто плыл с Надей сквозь август, прекрасно зная: пройдёт четыре дня, и наш затянутый простынями плот ткнётся в осенний берег. И даже не четыре дня, а восемь часов. Мы с Надей сторонились друг друга в обычное время. Мне казалось, если в наши отношения влезет кто-нибудь третий, или хотя бы узнает о нашей связи, всё рухнет. Я уверен, Надя думала так же, хоть мы никогда об этом не говорили. Когда речь о важном, слова не нужны, о пустяках болтать - дело другое. Мы и болтали о пустяках, как будто бесконечную нить наматывали, обрисовывая контуры нашей близости.
К сожалению, нить оказалась не бесконечной. Тридцать первого августа мы расстались, чтобы не увидеться больше никогда. Нить слов оборвалась, и, что хуже, сплетённый из неё кокон не расплёлся даже, а растворился. Я не мог заставить себя вспомнить, как выглядела и что говорила Надя, но странное дело - близость сохранилась. Я понял тогда, что даже если рвётся нить, и слова разлетаются янтарными брызгами...
***
Просто голова закружилась, подумал я и ещё раз с удивлением глянул на ту женщину. Она теперь не просто держала на плече руку, судорожно ухватилась за мою рубашку. Я услышал голос и не сразу понял, что это я сам и говорю:
- Светка, всё хорошо. Успокойся.
Я вспомнил, кто она. Но легче не стало. Что-то произошло между нами. По моей вине. Она схватилась за меня так, будто испугалась, что упаду. Или боялась упасть сама?
Инна визгливо кричала, Митя бубнил, ему возражал тот парень, Владимир, о котором я так и не смог ничего вспомнить, но все они были далеко, а жена моя - рядом. Я обнял её, осторожно, чтобы не разрушить близость. Всё остальное подождёт.
- Подожди, Ян, - шепнула она. - Я должна показать тебе.
- Что? - спросил я. Волосы Светы коснулись моей щеки.
Она отстранилась, чтобы вытащить нечто из кармана куртки и показать мне. Она неуверенно улыбалась, смотрела на меня, ждала. Я взял с её ладони твёрдую янтарную каплю с живым лучом солнца внутри. В глазах потемнело, я вспомнил...
***
Вечером тридцать первого августа жизнь казалась мне пустой, как покинутый бабочкой кокон. Меня забрали из садика перед полдником, и я не успел спросить у Нади, где её искать. Я подумал: вот бы её отдали в ту же школу, что и меня! Отец говорил: не бывает невозможных событий, бывают маловероятные, нужно просто научиться оценивать вероятность. Я стал приставать к нему, чтоб показал, как это делать. Он показал. Ничего сложного. Это весной было, но я не забыл, потому что часто пробовал прикинуть, какова вероятность того, что следующим придёт трамвай нужной марки, или стоит ли надеяться выиграть в 'Спортлото' машину, если денег хватает на один билет. Но всё это чепуха, встреча с Надей - другое дело.
Я прикинул для начала, какова вероятность случайно встретить Надю на улице, и мне стало страшно. Столько неблагоприятных исходов! Это конечно не 'Спортлото', но что-то вроде. Чтобы придать себе смелости, я подумал: но оказаться в той же школе, что и она, - событие гораздо более вероятное! Потом, правда, пришлось поправить себя: не в одной школе, а в одном классе, и желательно сидеть за одной партой. 'Что я как маленький! - рассердился я на себя. - Надо считать'. И стал считать. Сколько детей будет в классе, я знал (мама сказала), сколько классов в школе - тоже. Но сколько в городе школ? Я решил - чего мелочиться, пусть будет десять. Посчитал неблагоприятные исходы и вздохнул. Безнадёжно. Если трамвай нужной марки не приходит, можно подождать следующего. Чем меньше вероятность, говорил папа, тем больше время ожидания благоприятного исхода. С такой вероятностью мне до старости придётся поступать в разные школы, чтобы оказаться за одной партой с Надей. Надо спросить у мамы, вдруг школ в городе не десять, а меньше, скажем, шесть?
Мама жарила на кухне котлеты. Раньше вернулась с работы, чтобы меня забрать из садика и собрать в школу, но сказала - сначала неприятное, - и стала котлеты жарить. Когда я сунул голову в кухню, она как раз их переворачивала. Котлеты зло шкворчали, а мама пела им:
- Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный.
- Ма! - позвал я.
- Сейчас-сейчас, - она мне, и даже головы не повернула.
Я вошёл.
- Ян, ты бы, пока я прикончу котлеты, хотя бы в комнате убрал.
- Мам, скажи, сколько в городе школ?
- Чтоб всех подобрать потерпевших в ночи... - мурлыкала мама. - Что? Сколько школ? Ну, не знаю. Может, двести, может, и все триста. Твоя - сто тридцать пятая, но есть и больше номера. К чему это тебе?
- Ни к чему, - буркнул я, взял совок с веником, вышел и прикрыл за собой дверь. Выходя, слышал мамино пение: 'Полночный троллейбус, мне дверь отвори! Я знаю, как в зябкую полночь твои пассажиры - матросы твои - приходят на помощь'.
