В одном из смежных помещений, чей горячий мрак всё время озарялся багровыми сполохами, Темняк отыскал довольно увесистую металлическую чушку, а потом кое-как пристроил к ней поперечину, за которую могли взяться сразу два человека. Получилась трамбовка, пусть и неуклюжая.
Новый инструмент доверия среди работяг не вызвал. Пришлось Темняку в паре с Бальзамом самому взяться за него. Трамбовка производила много шума и брызг, но зато заставляла вибрировать ячеистый пол, что весьма способствовало свободному стоку “глины”.
Двое с трамбовкой заменяли, по меньшей мере, десятерых с шестами. Пять трамбовок — одна в центре, четыре по углам — вообще сделала шесты ненужными. Уровень “глины” сейчас не поднимался выше щиколотки.
Теперь большую часть дня работяги проводили на нарах, посвящая свой досуг азартным играм, издавна популярным в Остроге, а также “стосу” и “дураку”, которым их обучил Темняк. Он же и изготовил первую образцовую — колоду карт. Символы креста, сердец, ромба и лезвия были известны острожанам и прежде, а номиналы карт назывались так (по старшинству, конечно) — Хозяин, Свеча, Иголка, Кисель.
Скоро нашли способ избавиться от надоедливого грохота трамбовок — обмотали их ударные части мягким тряпьём.
Жить понемногу становилось лучше, хотя до настоящего веселья было ещё ох как далеко.
Однажды Бальзам поинтересовался:
— А как сложилась судьба того человека, которому я подлечил на Бойле ногу? В тот момент он выглядел неважно.
— Всё обошлось, — ответил Темняк. — Позже он покинул Бойло вместе со мной. Но после этого мы с ним почти не общались. Недаром ведь у вас говорят: заносчивый, как Свеча.
— Не все Свечи одинаковые, — возразил Бальзам. — Знавал я здесь одного. Тыром звали. Так тот был милейшим человеком.
— Тыром, говоришь, — сообщение это весьма заинтересовало Темняка. — А почему “был”? Где же он сейчас?
— Не знаю. Что-то давно его не видно. Где-то, наверное, запропастился.
— Странно… Каким это образом человек может здесь, как ты выражаешься, запропаститься?
— По глупости может. Сунется туда, куда не следует, и запропастится, — тут Бальзам явно намекал на Частые отлучки Темняка. — А ещё его могут Хозяева к себе потребовать. Всякое бывает…
— Ты про Хозяев поподробнее расскажи, — попросил Темняк, в глубине души лелеявший надежду отыскать своего обидчика.
— Про них я знаю не больше твоего. А то и меньше… Ты лучше у Куклима спроси. Он до того, как сюда попасть, в услужении у Хозяев состоял. Запанибрата с ними был. На чем и погорел.
Куклим Ножик, личность в общем-то ничтожная, к вниманию такой влиятельной особы, как Темняк, отнесся совершенно равнодушно. Если, к примеру, тот же Бальзам ощущал себя здесь птенцом, выпавшим из родного гнезда, и чаял туда вернуться, то Куклим был птенцом, гнездо которого сгорело вместе со всеми упованиями. На верхотуру он был взят ещё ребенком и иной жизни, помимо услужения Хозяевам, себе не представлял. Люди для него были чужими.
Главным достоинством Куклима (в понимании Хозяев, конечно) была его неординарная внешность — внушительный кривой горб и длиннющие руки, достававшие до земли даже в стоячем положении (хотя какое стоячее положение может быть у горбуна!).
А сгубила Куклима преступная связь с другой хозяйской любимицей — лысой, косоглазой карлицей — плодом которой, как ни странно, стал совершенно нормальный человеческий детеныш, что свело на нет громадную селекционную работу, проведенную Хозяином. (Он, наверное, мечтал на потеху сородичам вырастить племя лилипутов.)
Рано лишившись людского окружения, Куклим не имел привычки к словесному общению. Каждое слово из него приходилось выдавливать чуть ли не силой.
— Долго ты у Хозяев прожил? — поинтересовался Темняк, искренне желавший наладить с уродом нормальные отношения.
— Не считал, — не слишком любезно ответил тот.
— Понравилось тебе у них?
— Жить можно, — он пустыми глазами покосился на царивший вокруг содом пополам с гоморрой.
— Назад не хочешь?
— Кто же меня возьмёт…
— А как ты с Хозяевами общался?
— Никак.
— Вообще никак? — удивился Темняк.
— Я никак. А они по-всякому. Когда пнут, а когда и приласкают.
— Не заливай. Разве можно приласкать, рук не имея.
— Зачем им руки. Острог они и без рук построили. Им всё послушно. И воздух, и камни, и самые разные вещи…
— Как же они между собой якшаются? Трудно ведь безъязыким знакомство водить.
— Это тебе трудно. А им всё на свете легко. Надо будет, они друг друга через весь город услышат.
— Каким, интересно, образом? — Весь разговор строился таким образом, чтобы вытянуть у собеседника как можно больше информации.
— Не важно. Это не нашего ума дело, — отрезал Куклим.
— А если вокруг Хозяина сияние появляется, что это может означать?
— Да всё что угодно.
— Ну например?
— Так они свои чувства выказывают. Злятся. Или требуют что-то. Любовь демонстрируют, — Куклим тяжко вздохнул, вспомнив, наверное, о своей разлюбезной карлице.
— К кому? — поразился Темняк.
— Друг к другу. Они ведь, как и мы, разнополые. Если самку похоть обуяла, так она аж огнем пылает.
— Именно самку?
— Конечно. Они у них в этом деле главные.
— А как отличить самку от самца?
— Пока её не прихватило, ничем.
— И ты при их любви присутствовал?
— Нет. Для этого у них другие места имеются.
— Занятно… Ну а вообще. Чем они живут?
— Как и мы, жратвой.
— Это понятно. Жратвой и клопы живут. Но ведь мы, нажравшись, развлекаемся. Играем во что-нибудь. Поем, пляшем. Пируем в конце концов.
— Они тоже пируют. Залезут в специальное корыто и пируют. Им ведь шкура сразу и пасть, и желудок заменяет. Бывает так насосутся, что сами себя в косичку завивают.
— И всё? Скучновато…
— Тебе их жизнь не понять. Они живут, как бы это лучше сказать… полнее нас. Ярче. Иногда целые представления устраивают. Собираются кучкой и начинают светиться. В воздухе всякие картины рисуются, только нашему глазу их не уловить. Да и вообще… Нам о Хозяевах судить, что клопам о людях. Почему, дескать, у одних кровь сладкая, у других горькая, а у третьих хмельная. Чтобы понять Хозяев, надо, самое меньшее, влезть в их шкуру.
— Вот уж куда меня не тянет! — Темняка даже передернуло, чему в немалой степени способствовали воспоминания о визитах Хозяина в стойло Годзи.
— Отсюда и беды наши, — горько вымолвил Куклим. — Никто не может представить себя в чужой шкуре…
— Раньше, значит, ты выше обитал… — задумчиво произнес Темняк.
— Выше, много выше, — подтвердил горбун.
