— У меня несколько вопросов к сенатору, — заявил я, глядя в бездонный глаз телекамеры.
— Пожалуйста! — разрешил Джимми.
— Уилли, — сказал я, — зачем ты затеял всю эту нечеловеческую подлость?
— Кабинет сенатора не отвечает, — доложил из глубины студии редактор.
— Уилли, зачем ты убиваешь негров, туарегов, пуэрториканцев, сальвадорцев, панамцев, зачем?
— Квартира не отвечает! — донеслось издали.
— Уилли, зачем ты взорвал самую дорогую космическую станцию? Зачем убил моего друга Аллена? — Я оглянулся на огромные студийные часы: оставались секунды до окончания передачи. — Он по-прежнему не отвечает? — спросил я Райта.
— Теперь ему придется ответить! — резко сказал Джимми.
— Уилли — слышишь меня? — поставил я точку в разговоре. — Тебе придется ответить на самый главный вопрос: зачем ты существуешь?
Говорят, что в холодных голубых глазах Райта застыли слезы.
Критики отмечали, что с Райтом такого не случалось после последнего убийства президента.
Из студии мы с Райтом пробрались запасным выходом на улицу, где припаркована его малолитражка. Никто из почитателей Джимми не мог предположить, что получающий миллионы в год комментатор водит, как и любой смертный, красно-желтую, самую что ни на есть дешевую блоху. Но блоха замечательно прыгала в потоке автомашин. Как-то незаметно очутилась она в аэропорту имени Дж. Кеннеди, пробралась тайно за ворота, вслед за служебной машиной проскакала по бетонной дорожке, где выстроились в очереди, глухо рыча турбинами, ползущие к взлетной полосе крылатые машины.
Возле одной из них Райт затормозил. Открылась дверца в фюзеляже, вниз скатилась металлическая лестница. Я полез вверх, в теплое пространство кабины, ежась от проливного дождя.
— Будь здоров, Джонни! — крикнул снизу Райт, намекая, что сейчас моя жизнь котируется на мировом рынке новостей не выше вздоха любого полудохлого президента. Я в ответ помахал свободной ногой.
Пилот чикагского самолета втянул меня в кабину, усадил на диван, поставил рядом кофр.
— Здорово вы их поддели, мистер Бари! — восхищенно произнес он. — Что, кончится, наконец, проклятый дождь? Или это затеяли русские?
— Это не русские, — сказал я устало, — это твои соотечественники. Предлагают тебе выбор между наводнением или горячей, как Сахара, пустыней. — Я внимательно всматривался в молодое, еще не опаленное жизненными катастрофами лицо пилота.
Он несколько секунд вдумывался в мои слова. Шевельнул юношескими усиками, с достоинством ответил:
— Благодарю за информацию, я сделаю выбор, поскольку частенько бываю наверху. — Пилот усмехнулся, подмигнул мне. — Чем могу быть полезен?
— Я сам справлюсь! — пробормотал я, смыкая веки. Самолет взлетел. Летчик протянул бокал кока-колы.
— Пожалуйста! — Он помог мне растянуться на диване. — Отдохните, мистер Бари!..
В аэропорту Чикаго я спустился по той же лестнице, пока самолет тихонько подруливал к зданию. Принял меня в свою машину Боби.
Давно я не видел такого дорогого, ладно сшитого и модного костюма. Ощутил себя чуть ли не нищим в джинсовой робе и устало вздохнул: а-а, ладно, все равно, в чем пробираться по лабиринту жизни.
— Дождь, — сказал Боби, меланхолично крутя руль.
— Да, дождь, — согласился я.
Он помолчал.
— Ты сделал большое дело, сынок, — доверительно сообщил Боби. — Разворотил такой муравейник…
— Да.
Боби развернул ко мне свое огромное с пористыми ноздрями лицо, чуть задержал на переносице тяжелый взгляд, снова уставился на мокрый асфальт:
— Бари, я однажды в тебя уже поверил…
— Да?..
— И верю до сих пор.
— Да?..
— Что ты намереваешься делать?
— Устроить сына с твоей помощью, — сказал я, стараясь как можно более точно представить свое будущее и не видя его никак. — А дальше… дальше… что ты скажешь?..
— Смывайся, сынок. — Боби обнял меня за плечо. — Пока не поздно.
— А именно?
— Пока у меня не начались большие неприятности, — закончил Боби и, помедлив, добавил: — Скажу тебе только одно: Уилли — член «Большой Тройки»…
Я присвистнул в ответ: все, теперь мне крышка, капут!
«Большая Тройка» — тайный совет, в который входят двести пятьдесят финансовых тузов, политиканов, ученых, военных США, Западной Европы и Японии. Они собираются на «клубную неделю» раз в год, решают самые важные проблемы будущего: кто будет президентом, что делать с противником, где разразится в ближайшее время война. Все это держится в строгом секрете, но журналисты на то и журналисты, что унюхивают самое тайное. Если уж член «Тройки» взялся за обыкновенного репортера, значит, тот произвел большой переполох. Да, Бари, несдобровать тебе, не скрыться ни в одном из глухих углов. Недооценил ты Уилли — защитника природы и личного друга… Можно — иногда даже удачливо — разоблачать обычную мафию, Пентагон, ЦРУ, президента, но с такой всемирной мафией, как «Большая Тройка», не шутят.
— Я смываюсь, — признался я Боби. Надеюсь, ты не пострадаешь из-за меня?
— Мне пора в отставку. Дай знать, где ты. — Боби вздохнул. — Если, конечно, сумеешь.
Я оценил щедрость его души. Боби заранее вычислил все варианты игры, предусмотрев в том числе мое внезапное исчезновение и заботу об Эдди.
На полицейской «скорой помощи» перевезли мы Эдди в частную лечебницу. Там я подписал чек на полмиллиона долларов — близкое будущее сына.
Он смотрел на меня так, словно прощался.
— Отец, что ты задумал?
— Задумал?.. — Я внезапно проснулся, фотографируя про себя эту новую больничную реальность. — Задумал… вырвать тебя отсюда и — поставить на ноги!..
Эдди оскалился, сдерживая внутреннюю боль. Потом сквозь оскал проступило нечто человеческое — поднимающийся по жилам смех.
— Ха-а! — Эдди хохотал от души. — Поднять! Ха-а-а!.. Поставить на ноги!.. А-а?.. — Он долго захлебывался смехом. Наконец смолк, устало и беспомощно взглянул мне в глаза. — Ты всерьез, отец? Говорят, ты обвинил в чем-то всю Америку?!
— Не в чем-то, а очень конкретно — в подлости. — Я кивнул в сторону шефа. — Вот он свидетель. Верно, Боби?
Боби повернулся к постели.
— Отдохни пока, сынок… Иначе всем нам несдобровать.
Он все понял, мои дерзкий сын. Обнажил в улыбке молочно-белые зубы, подмигнул Боби.
— Я буду стараться, шеф.
Эдди едва заметно кивнул, устало вытянулся в постели.
— А ты, отец?
Я хотел сказать, что отправляюсь на самый край света, и махнул рукой:
