«Чтобы одному сны темного страха, а другому сны светлых надежд?»
«Правильно понимаешь», – весело кивал Билюкай.
От его улыбки на полнеба раскидывалось северное сияние.
Раскачивалось как резные китовые пластины, раскрашенные цветным огнем.
«Лыжи, лыжи, куда несете меня подобно верховому оленю?» Звезды нежно моргали.
«Лыжи, лыжи, куда несете меня так быстро?» – прислушивался, ждал отклика.
Почему вдвоем, сколько можно? Почему разделены еще сильней, чем когда были в разных телах?
…не хочу жить с мышом…
……………………………………
Один раз совсем странный сон привиделся.
Много шестеренок, длинные ременные передачи.
Лязг железа, всё крутится, лучи света страшно, как копья, бьют в глаза.
Гамулы прилетели: «Сестра Утилита, поиграй с нами».
«Не могу. Сердце сосет».
«Иди, поиграй с нами».
«Ой, боюсь мыша. Ой, боюсь шестеренок».
Про мыша пропускали. Про шестеренки отвечали так: «Не бойся, сестра Утилита. Это железное сердце Билюкая. Это сильное сердце Пиллячучи, Гаечи, написавшего тебя на огромной горе, на память всем временам и народам. У доброй Ильхум и у глупого Кутхи вялая кровь струится по изношенным жилам, они дряхлые, будущим не интересуются, просто одобряют то, что всегда было, а у Билюкая железные шестеренки и ременные передачи гонят по жилам живое горючее вещество. Оно черное и жирное. Оно может спалить весь мир. На его жирный запах Дети мертвецов, как мыши, идут».
«Киша люблю», – шептала.
«И так можно, – соглашались с девушкой гамулы. – Киш перед Билюкаем невидим, такой мелкий. Что любишь его, что не любишь – это Пиллячуче всё равно. Он наперед обо всех всё знает. Если ты в теле Киша, значит, Билюкай этого захотел. Так не изменишь ему. Сны, насланные Пиллячучей, покрывают мир. Эти сны как чудесный невесомый туман втягиваются в извилины каждого мозга. Те, у кого извилин нет, Билюкая не интересуют. Красный червь вот сам по себе живет, он – машина, он землю роет, ему никаких снов не надо. Ему горючее надо, и чтобы грохотать погромче. Зверь Келилгу сам по себе ходит, топает толстыми ногами, ему тоже снов не надо. Только пожрать. Но тех, кто пугается и ждет утешения, Билюкай помнит. Странные сны роняет для них в мир. Резные, красивые, чистые, как снежинки. Чудесные сны надежды приносят успокоение, ужасные сны страха заставляют страдать. Ни старый Кутха, ни добрая Ильхум не могут оградить спящих от падающих на них снов. Конечно, Билюкай еще не властвует над всем живым, но любое сонное существо только наполовину живое. Сны – это грань между царствами Кутхи и Билюкая, и Билюкай неустанно размывает указанную грань. Опирается на Детей мертвецов. А они идут и идут к океану…»
…придерживайся направления на Столб…
Сквозь мятущийся снег проступали тени.
Дети мертвецов шли гуськом, ругались, слышался лязг машин.
Свет прожекторов прожигал клубы снега. Кто-то, свесившись с машины, крикнул:
«Смотрите, наш инженер!»
Но снег повалил гуще.
Видения растаяли.
«Икики».
«Что, Киш?»
«Кто такой инженер?»
«Помнишь склад Билюкая? – умно спросил мышонок. – В одном месте стоял бак. Ты там Айю встретил. Строгая, выдавала давёжное вино по накладной, так тоже велел Гаеча, открывала кран, потом закрывала. Вечером остатки вина сливают через тот же кран и гамулы всегда спорят: как незаметно от сестры Утилиты без накладной вынести ведро такого крепкого, такого вкусного? Потом догадались. Утром тайком ставят пустое ведро в бак, Айя не видит. Бак заполняют вином, ведро тоже наполняется. А после того, как вечером все вино сливают, то ведро в баке остается полным. Вот таких умных, Киш, зовут инженерами». – «А почему мне крикнули?» – «Тебя тоже инженером считают».
…держи на Столб…
Опять сквозь ночь двигалась лязгающая колонна.
Пахло серой, будто рядом дымил вулкан, колебались газовые факелы.
Сквозь морозную дымку Киш вдруг видел Кутху. Старый, на оледенелом берегу, горбясь, покашливая, древний бог Кутха вязал сети для подледного лова. Рядом добрая Ильхум, подперев седую голову, жалела захромавшего зверя Келилгу, ругалась на Красного червя, который, нажравшись, спал так крепко, что не слышал, как Дети мертвецов кидают в него камнями. Посреди заснеженной тундры покачивалась на опоре, как коромысло, десятиметровая рельса. На коротком плече висели приваренные и прикрученные проволокой чугунные батареи. Киш одним пальцем коснулся короткого плеча, и неуклюжее сооружение совсем как пушинка бесшумно приподнялось.
Сразу прилетели гамулы. Мышонок рассердился: «Летите прочь!»
Киш остановил мышонка, спросил: «Мои слова Гаече передадите?»
«Ну, слова разные есть, – глумились гамулы. – Смотря, какие слова».
«Хочу видеть Айю, так прямо скажите. Хочу постоянно видеть Айю. Согласен с Гаечей: лучше не просто в сердце носить, лучше руками трогать, гладить ладошкой черную косу. Пусть сестру Утилиту освободит. У Гаечи и без неё всякое».
«Например, фотожаба!» – глумились гамулы.
«И фотожаба», – кивал.
«Мы скажем, мы передадим».
Толкались: «Модератор знает, кому что надо».
Звенели: «Да, Киш. Мы передадим. Пусть даст вам любовь вечную. Вместе будете с Айей, только тела отдельные. На такое согласен?»
…Столб…
……………………………
Однажды Киш проснулся от близких голосов.
«Слышал, Фарид? – звучало, как из пурги, размывалось, потом гремело. – Американские геологи опять обнаружили над залежами исконной американской нефти какую-то коварную арабскую страну».
Оказывается, уснул на строительной площадке.
Снег истоптан, черные пятна. Отсветы газовых факелов.
Кто-то наклонился с машины, забуксовавшей в сугробе, крикнул:
«Борисов, ты что там делаешь?»
Другой крикнул: «Ты где был?»
Еще кто-то изумился: «Это же Айя! Смотрите, Айя?»
Еще кто-то заорал: «Кончай базарить. Где Татарин? Цемент куда направлять?»
Киш потрогал рукой пространство. Раньше рука рядом ничего не встречала, только снег встречала. А сейчас встретила грудь Айи. Отдернул, как обжегся. Девушка счастливо засмеялась, отмахиваясь от кричавших:
«Здесь, здесь мы!»
«Ты, правда, здесь?»
«Влад, хватит обниматься», – глаза Айи смеялись.
Гремела музыка. Снег перестал идти, в нежном сумраке скрещивались лучи прожекторов, вырывали из белой снежной замяти ажурное решетчатое сооружение.
Киш мучительно соображал. А Айя стонала от нетерпения: «Влад! Ну, вспомнил?»
