По пути он раз за разом поглядывал в зеркало заднего вида на свои волосы и очки — ему хотелось появиться стильно. Но, добравшись до места, особого успеха он не достиг. Мальчика Эйнар совершенно не понимал. Тем не менее он чувствовал, что все обратили на него внимание и сочли важным. Полицейские интересовались, как им допросить мальчика, и хотя Эйнар не имел об этом представления, его ответы воспринимались с уважением. Он еще немного подтянулся, изо всех сил постарался помочь — и узнал, что мальчик страдает инфантильным аутизмом и не разговаривает, или вообще не слишком восприимчив к окружающему миру.
«В настоящий момент мы ничего поделать не можем, — заключил он. — У него слишком слабые умственные способности. Как психолог, я должен ставить на первое место его потребности в уходе». И полицейские, выслушав его с серьезными минами, позволили ему отвезти мальчика домой к матери, что придало этой истории дополнительную пикантность.
Матерью оказалась Ханна Бальдер. Она понравилась Форсбергу еще тогда, когда он увидел ее в фильме «Мятежники»; он помнил ее бедра и длинные ноги, и хотя она несколько постарела, но по-прежнему была привлекательной. Кроме того, ее теперешний муж — явно мерзавец, и Эйнар изо всех сил старался казаться компетентным и скромно очаровательным, и ему почти сразу представилась возможность проявить решительность, чем он особенно гордился.
Сын с откровенно безумным выражением принялся рисовать черно-белые кубики, и Эйнар сразу понял: нездоровое поведение. Дети-аутисты легко впадают в такую деструктивную поведенческую персеверацию, и он настоял на том, чтобы мальчик прекратил рисовать. Правда, приказ восприняли, вопреки его надеждам, без особой благодарности. Тем не менее он почувствовал себя способным действовать по-мужски и собирался было похвалить Ханну за «Мятежников», раз уж владел инициативой. Но потом посчитал, что случай все-таки неподходящий. Возможно, это было ошибкой.
В час дня Эйнар, наконец, приехал домой — в таунхаус, в Веллингбю[56] — и теперь стоял в ванной с электрической зубной щеткой в руках, чувствуя себя совершенно измотанным. Тут у него зазвонил мобильный телефон, и сперва он просто рассердился. Но затем все-таки улыбнулся — звонила Ханна Бальдер.
— Форсберг слушает, — светски ответил он.
— Алло, — произнесла она.
В ее голосе чувствовалось отчаяние и злость. Но он не понял, в чем дело.
— Август, — проговорила она. — Август…
— Что с ним?
— Он не желает ничего делать, кроме как рисовать шахматные клетки. Но вы ему это запретили.
— Да, да, это навязчивое поведение. Но успокойтесь…
— Как, черт возьми, я могу успокоиться?
— Мальчику необходимо ваше спокойствие.
— Но я не справляюсь. Он кричит и отбивается. Вы говорили, что сможете помочь.
— Да, — произнес Эйнар, поначалу с некоторым сомнением. Затем он просиял, словно одержал какую-то победу. — Безусловно, само собой. Я прослежу за тем, чтобы ему предоставили место у нас в центре «Óдин».
— Но это не будет предательством с моей стороны?
— Напротив, вы просто пойдете навстречу его потребностям, а я лично прослежу за тем, чтобы вам разрешили навещать его сколько угодно.
— Наверное, это все-таки лучший выход…
— Я совершенно убежден в этом.
— Вы приедете прямо сейчас?
— Буду там, как только смогу добраться, — ответил Форсберг, подумав, что прежде всего надо немного привести себя в порядок. Затем он на всякий случай добавил: — Я сказал, что вы мне очень понравились в «Мятежниках»?…
Уве Левин не удивился тому, что Уильям Борг уже ждал его в ресторане «Стурехоф», и еще меньше удивился тому, что тот заказал самое дорогое из имевшегося в меню: морской язык а-ля Меньер и бокал «Пуйи Фюме». Журналисты обычно не упускали случая, когда он приглашал их на ланч. Зато удивительным показалось то, что Уильям взял инициативу на себя так, будто деньги и власть находились в его руках, и это рассердило Уве. Зачем он сболтнул про повышение зарплаты? Ему следовало бы держать Уильяма в напряжении, чтобы тот сидел и покрывался потом.
— Одна птичка шепнула мне на ухо, что у вас проблемы с «Миллениумом», — сказал Борг.
Уве подумал: «Двинуть бы ему правой, чтобы сбить с лица эту самодовольную ухмылку».
— Тебя неверно информировали, — строго ответил он.
— Неужели?
— Мы держим ситуацию под контролем.
— Можно спросить, каким образом?
— Если редакция окажется готовой к переменам и способной понять собственные проблемы, мы будем поддерживать журнал.
— А если нет…
— Значит, мы выйдем оттуда, и тогда «Миллениум» едва ли продержится на плаву больше нескольких месяцев, что будет, разумеется, очень печально. Но так уж устроен рынок. Лопались журналы и получше «Миллениума», а для нас это было ничтожное вложение. Мы без него легко обойдемся.
— Skip the bullshit[57], Уве. Я знаю, что для тебя это вопрос престижа.
— Это просто бизнес.
— Я слышал, что вы хотите удалить из редакции Микаэля Блумквиста.
— Мы подумываем переместить его в Лондон.
— Пожалуй, это несколько бессовестно, учитывая все, что он сделал для журнала.
— Мы сделали ему шикарное предложение, — сказал Уве, чувствуя, что зачем-то уныло обороняется. Он чуть ли не забыл о собственном деле.
— Я вас не обвиняю, — продолжал Уильям Борг. — Что до меня, то можете забросить его хоть в Китай. Но мне лишь любопытно, не возникнут ли у вас небольшие неприятности, если Микаэль Блумквист сейчас с помпой возродится благодаря истории с Франсом Бальдером?
— С чего бы ему возрождаться? Он же потерял форму. Ведь именно ты это подметил, причем со значительным успехом, — попытался подпустить сарказма Уве.
— Ну, мне, правда, немного помогли…
— Не я, можешь быть уверен. Я испытывал отвращение к той статье. Она казалась мне плохо написанной и тенденциозной. Травлю начал Торвальд Сернер, и ты это прекрасно знаешь.
— Но теперь, раз уж так получилось, ты едва ли полностью против подобного развития событий?
— Послушай-ка, Уильям. Я глубоко уважаю Микаэля Блумквиста…
— Тебе незачем играть со мной в политика, Уве.
Левину больше всего хотелось засунуть все политиканство Уильяму Боргу в глотку.
— Я просто открыт и честен, — сказал он. — И действительно всегда считал Микаэля потрясающим репортером… да, совсем другого калибра, чем ты и все остальные в его поколении.
— Вот как, — ответил Уильям Борг, внезапно присмирев, и Уве сразу почувствовал себя немного лучше.
