Размышляя об этом, он сделал еще одно заключение. Он понял, что в тех нескольких сценах, которые Кэти сегодня разыграла перед ним, не было и намека на то тепло, с которым она встречала детей. Это было очевидно. Ее заигрывания с Дивером были фальшивы. Они делались с расчетом. И опять Дивер не мог понять, откуда он это знает. Но он знал. Улыбка Кэти, ее прикосновения, ее внимание, все ее поведение и намеки — все это было не более чем лицедейством. Она вела себя скорее как ее отец, но не как Тули. Даже думать об этом было противно. Но даже не потому, что она хитрила, а скорее потому, что сам Дивер полностью поверил в этот обман.
— Кто сможет отыскать достойную жену? — мягко спросила Скарлетт.
Дивер понял, что краснеет.
— Она дороже, чем коралл, — продолжала декламировать Скарлетт, — ей доверяет полностью супруг и дети удостоены внимания.
Он видел, что детишки не хотят отпускать Кэти. Должно быть, она рассказывала им какую-нибудь историю. Или просто делала вид, что она Бетси Росс. Дети радостно смеялись.
— Она воздаст ему добром, не злом, и будет воздавать всю жизнь. Открыв уста, она произнесет лишь мудрые слова, и верностью своей подаст пример другим. Внимание сосредоточив на делах домашних, она вкушать не станет праздности плодов. И сыновья единодушно назовут ее счастливой — как, впрочем, и ее супруга. А он воздаст ей похвалу: «Немало женщин есть достойных, но ты вне всякого сравненья».
Наверное, она декламировала отрывок из какой-то пьесы, но выбрала его вовсе не случайно. Дивер посмотрел на Скарлетт — она весело улыбалась.
— Это вы делаете мне предложение? — спросил Дивер.
— Очарование — обман, а красота так скоротечна. Достойна почитанья только та, что Господа боится. Хвали ее лишь за плоды труда, и пусть ее дела окажутся достойны восхваленья.
В конце концов Дивер решил, что Скарлетт, видя, как он смотрит на Кэти, пытается заставить его думать о ней как о жене.
— Вы едва меня знаете, миссис Ааль.
— Думаю, что знаю достаточно. И зови меня просто Скарлетт.
— Но ведь я даже не мормон, — он решил, что ей, вероятно, уже сказали об этом. Дивер знал, насколько важно для мормонов, чтобы бракосочетание проходило в храме, но знал он и то, что ни при каких обстоятельствах его ноги в мормонском храме больше не будет.
Похоже, Скарлетт предвидела такое возражение.
— Но ведь в этом нет вины Кэти, зачем же наказывать бедную девочку?
Он, конечно, не мог взять и прямо сказать ей: «Женщина, если ты думаешь, что твоя дочь действительно влюблена в меня, то ты просто полная идиотка».
— Я человек посторонний, Скарлетт.
— Был посторонним еще сегодня утром. Но матушка Ааль рассказала нам, кто ты на самом деле.
Теперь он понял, что она его дразнит.
— Если я ангел, то плата за услуги оказалась недостаточно высокой.
Но Скарлетт и не думала шутить. Она говорила вполне серьезно.
— Что-то в тебе есть, Дивер Тиг. Ты не слишком разговорчив, а то, что ты говоришь, не всегда правильно, и все же Кэти положила на тебя глаз, а Тули сегодня сказал мне: «Очень плохо, что Тиг должен уехать». Кроме того, ты подружился с Олли, который в течение нескольких лет не мог завести себе друга, — она посмотрела в сторону грузовика, хотя там ничего особенного не происходило.
— Знаешь, Дивер, иногда мне кажется, что Олли просто копия своего дяди Роя.
Дивер едва не расхохотался. Копия Ройала? Олли с его насмешливой улыбочкой и вспыльчивым характером не идет ни в какое сравнение с героем всадников сопровождения.
— Я говорю не о сегодняшнем Ройале и уж тем более не о том искусно созданном образе, который преподносят публике. Знал бы ты, каким он был раньше, задолго до катастрофы. Это был несносный мальчишка. Ему нужно было всюду сунуть свой нос. И не только нос, ну ты понимаешь, о чем я говорю. Казалось, что он не угомонится, пока его плоть не получит все, что она желает. Это было какое-то несчастье. Он не попал в тюрьму только благодаря счастливому случаю и молитвам. За него молилась матушка Ааль, это и было его счастливым случаем.
Дивер заметил, что по мере того, как она говорила, в ее голосе оставалось все меньше той вычурной правильности и наигранной теплоты, к которым он уже привык. Теперь она произносила слова как нормальный человек. Казалось, воспоминания о тех давних временах заставили ее говорить так, как она это делала, еще не будучи актрисой.
— Он не мог долго удержаться на работе, — сказала она. — Он постоянно с кем-нибудь ссорился, терпеть не мог, когда им командуют и тем более ругают. Для него было просто невыносимо заниматься изо дня в день одним и тем же делом. Когда ему было восемнадцать лет, он женился на девушке, которая была уже настолько беременна, что ребенок вот-вот должен был появиться на свет. Но он не мог оставаться дома и не мог сохранять ей верность. Как раз перед Войной Шести Ракет он ее бросил и пошел в армию. Он и цента не послал домой. А после того, как правительство пало, как ты думаешь, кто заботился о его жене и ребенке? Точнее говоря, уже детях.
— Вы?
— Ну да, кто же еще. Но не потому, что мне этого так хотелось. Марш забрал их, и они жили в нашем подвале. Я очень злилась. Марш, я и наши дети сами едва сводили концы с концами, и поэтому каждый раз, когда они ели мне казалось, что они вырывают кусок из ртов маленьких Тули, Кэти и Олли. Я говорила об этом, но не им, а Маршу. Тайком. Не такая уж я была законченная стерва.
Дивер даже зажмурился, услышав, как она произносит это слово.
— И что же он сказал?
— Они — семья, вот что он сказал. Как будто это все объясняло. Семья должна тянуться к семье, так он сказал тогда. Он даже слушать не хотел о том, что их можно выгнать. Об этом не заходила речь, даже когда в университете прекратились занятия и все мы лишились работы, и когда нам пришлось есть стебли одуванчиков и превратить весь внутренний дворик университета в огород, а хлынувший впоследствии ливень вырвал все наши посадки с корнем. В тот первый послевоенный год ужасные ливни день за днем смывали посадки...
На мгновение она остановилась, чтобы заново прожить те тяжелые дни и вспомнить еще какой-то эпизод. Когда она снова заговорила, ее голос становился все более и более отрывистым.
— Потом Маршу в голову пришла эта идея о фургоне бродячих комедиантов. В самом начале мы назывались «Труппа семейства Аалей». Тогда у нас еще был трейлер, а не грузовик, так что это было на самом деле нечто вроде фургона. Мы сделали декорации, а Марш написал «Славу Америке» и адаптировал древнюю мистерию Кумранских холмов. Введя в репертуар инсценировку Писания Мормона, мы отправились в путь. О да, мы всегда были театральной семьей. Я познакомилась с Маршем, когда его мать ставила пьесы в церкви.
