Акира поспешил возразить:
— А может, ему требуется! Подумаешь, что такого, если...
— Снаружи обходился? Воздух, милый мой, иногда взрывоопасен, — напомнил Антон.
Баскетбольный шар на экране плавно покрутился на невидимой шее. Две черные ладони легли одна поверх другой на грудь, туда, где у человека находится сердце.
— Этот дьявол нас слышит, — заявил Гибсон. — Видели? Эн, пусти воздух. Если бы он хотел нас взорвать, так до сих пор... Я же его потрогал!
А японец все бормотал:
— Какой робот... нет... в голове не укладывается...
Ни при одном испытания Антон не ощущал такой сумятицы в голове. Резко запахло потом — то ли поглотители в его скафандре тоже не работали, то ли напряжение породило иллюзии чувств, какие-то миражи запахов. Как у Томми, храброго Томми, который вряд ли обмочился бы в объятиях куда более грозного существа. Зачем только он разрешил англичанину выйти? Можно было открыть люк автоматически, пускай робот входит, если хочет! Надо сказать, что с базы их тоже подвели, подлецы: берите его, говорят! Да, придумано все же неплохо. Черных точек в тесте будет сколько угодно. Почернее дурацкого робота...
— Надо что-то делать, Эн, — голос Акир дрожал. — Не держать же его там до самой Земли!
Командир — вернее, его рука — импульсивно подчинился. Раз и кибернетик так считает... Он чуть быстрее, чем надо, повернул кран воздухопровода, стрелка манометра запрыгала. Антон вздохнул:
— Вам легко! Это все для меня подстроено... — и крикнул: — Томми, смотри не открывай шлем!
— Буд спокоэн, — отозвался тот по-русски. — Пускай он сам сначала откроет свой мяч.
Гибсон, видимо, успокоился, а это примирило и Санеева с очевидным провалом экзамена. Он тоже воскликнул на родном языке:
— Ну, если он и впрямь его откроет, то дальше и вовсе некуда!
Робот как будто услышал их и на этот раз. Его руки почти торжественно потянулись к баскетбольному мячу. Черные пальцы ухватились за него снизу, задержались на нем и в ту минуту, когда стрелка манометра показала семьдесят два миллибара давления, мяч неожиданно лопнул. Сморщился, сложился и упал назад, как капюшон плаща.
— Матюшка мая! — крикнул Гибсон, неизвестно почему опять по-русски, но от его хладнокровия не осталось и следа.
За зеленоватым стеклом экрана в призрачном криптоновом сиянии засветились недлинные, но довольно густые человеческие волосы.
— Матюшка мая! — повторил Гибсон, как в трансе. — Эн, вы видите? Или у меня галлюцинации?
Антон не ответил, потому что волосы медленно заскользили вместе с невидимой шеей, и к экрану повернулось совершенно человеческое лицо. Белое лицо на негритянски черном теле. Это было явно женское лицо. Губы с измученной улыбкой пытались произнести какие-то слова. Глаза у японца стали круглыми по-европейски.
— Он гаварит! — кажется, Акира все еще считал, что это робот, или в панике перепутал род. Он повторил то же по-английски, снова употребив мужской род.
Губы, нежно очерченные и поразительно живые, продолжали подчеркнуто выговаривать слова, которых они не понимали, поскольку, околдованные видением, и не пытались понять. А Гибсон ничего не слышал, потому что был в скафандре.
— Нет! — в Санееве заговорил командирский рефлекс. — Не смей! — за призрачным очертанием женской головы он угадал жест Гибсона, потянувшегося к шлему. И тоже употребил мужской род. — Ощупай его еще раз!
Акира лихорадочно крутил вариообъектив камеры. Изображение на экране прыгало, расплывалось; потом вдруг увеличилось настолько, что стал виден только один блестящий глаз; его сменила какая-то взбухшая равнина со множеством кратеров. Они уставились на этот лунный пейзаж, не понимая, что видят кожу лица при стократном увеличении. Акира, наконец, нашел нужное фокусное расстояние, и в рамке экрана появилось лицо. С обеих его сторон, словно челюсти экскаваторных ковшей всплыли рукавицы скафандра. Лицо не дрогнуло, шевельнулись только губы, сложившись в веселую улыбку. Пальцы рукавиц скользнули по волосам, слегка надавили на белую плоть щеки, осторожно потрогали нос, согнулись, спустившись к подбородку, покачали его вверх — вниз, и он им подчинился.
— Эн, что это? — простонал Гибсон в шлемофоне.
— Что ты меня спрашиваешь, ты же там, в камере!
— Эн, это... это человек!
— Да иди ты!
Пальцы усилили нажим и начали поворачивать лицо вбок. Оно подчинилось с той же негаснущей улыбкой, в которой появился оттенок нетерпения.
— Эн, но ведь это... Это женщина!
— Должно быть, баба Яга, — отозвался Антон.
Он зажмурился, попытался привести в порядок свои мысли, но в шлемофоне раздалось странное заикание. Он открыл глаза — ситуация на экране изменилась. Там блистала белизной нагая человеческая спина с нежно очерченным желобком позвоночника, чернота отступала все дальше вниз, сначала открылась тонкая, гибкая талия, потом всплыл шариком по-девичьи небольшой задик, показались длинные конусовидные бедра. Руки, тоже длинные и округленные, безостановочно сдирали с тела черную шкуру. Стянув, положили ее на пол. Босые ступни осторожно высвободились из шкуры, руки поискали опоры в воздухе, но не нашли, и все тело беспомощно завертелось, будто вместе с черной оболочкой оно лишились прежней уверенности. Лицо опять заполнило экран, оно растерянно смеялось, — наверное, над непривычной, такой человечьей неуклюжестью в невесомости.
— Эн... Эн... ххочу об., обратно! — договорил, наконец, заикающийся Гибсон.
Конечно, и для командира поопытнее Антона Санеева едва ли могло случиться что-либо абсурднее, чем внезапное появление на корабле голой девушки где-то в районе между Землей и Марсом. Такому испытанию не подвергался ни один пилот за всю полувековую историю космонавтики. Кибернетик Акира, который еще недавно восхищался необъяснимым для него совершенством нового робота, и вовсе язык проглотил, глядя на прелесть молодого и несомненно человеческого тела.
— Обними ее, что же ты! — Антон наконец засмеялся, потому что голая девушка никак не угрожала безопасности корабля.
Скафандр Гибсона был неподвижен, будто в нем было пусто.
— Исследуй ее, говорят!
— Эн... Эн... это сам дьявол!
— Конечно, он самый! Давай, тебе ли его бояться?
Скафандр на экране продолжал хранить неподвижность. Антон приподнялся в кресле пилота, готовый броситься в шлюз, и вновь опустился на сиденье. Рука его скользнула к крану. А что, если откачать воздух? Раз она столько времени пробыла снаружи безо всякого кислорода, в одной тонкой оболочке... Он убрал руку, потому что девушка вдруг резко повернулась, по-лягушачьи раскорячилась и тут же ухватилась за англичанина, повисла на нем и потихоньку спустилась на пол. Очутившись на полу, она выпрямилась во весь рост — маленькая, хрупкая, доверчиво прислонившаяся к бронированной груди Томми. Англичанин дышал так, что шлемофоны, казалось, вот-вот взорвутся. Антона вдруг охватило безудержное веселье:
