Дядя Виктор, старший мантенераик астероида, мог позволить себе небольшую роскошь. Правда, когда об этом узнали, поднялся скандал, и он едва не был отстранен от должности. Однако, поскольку дополнительные расходы оказались ничтожными - дядя Виктор представил подробную смету проекта,-с чудачеством старшего мантенераика примирились. По сути это был заповедник старины - давно отжившего уклада и быта. Несколько помещений, примыкающих к хранилищу, дядя Виктор включил в зону, недоступную для роботов. Попасть в эти помещения можно было не только через хранилище, но и через другой вход с трехбарьерной системой пропуска - через него также могли проникать только живые существа. Здесь в свободное время собирались дядины друзья. Более тихого и спокойного места не было на всем Карсте: сюда не доносились никакие шумы. Вот и комната дяди Виктора - старинный диван, обеденный стол, этажерка с книгами. Над камином в стену вделана небольшая репродукция. Я боялся и хотел приблизиться к ней, заранее испытывая восторг и боль. Но именно эту боль я и хотел испытать сейчас, ради нее и стремился сюда. Ведь больше я уже никогда не смогу увидеть эту картину.
Хотя мальчишка и недолго рассматривал ее, репродукция запомнилась мне. Больше того, оригинал картины я видел в своей прежней жизни. Не помню только, в каком из музеев. Немного кустов с осенней листвою, почти обметенной ветрами. За кустами прямая черта горизонта, обозначенная светлой каймой неба. Солнце закатилось, осталась одна эта блеклая полоска, помогающая угадать скрытое за кустами обширное поле. В нахмуренном небе одинокая ворона. Во всем-предчувствие скорых затяжных ненастий. От картины веяло неразгаданной печалью. - Вот он где! А мы все избегались, ищем,- услыхал я позади себя благодушно ворчливый голос. На самом деле бабушка переживала меньше других или так умела скрывать свои чувства? Каждая встреча с нею действовала на меня успокоительно. Что бы ни случилось,-даже если наш астероид сию минуту развалится и в жилые отсеки ворвется космический холод,-она до последнего мгновения будет укрывать меня своей кофтой, своим телом, чтобы хоть немного продлить мою жизнь. О себе она не подумает. Обо всех остальных, пожалуй, тоже, - только обо мне. Меня это тяготит: так я навсегда останусь перед нею в неоплатном долгу. - Ты должен побывать еще в порту и на приемной станции,-напомнила она.-Осталось три часа. Не жмет тебе?-она подозрительно и неприязненно оглядела колпак, насаженный на мою голову. Сам я давно позабыл про него. В молодости бабушка занималась биотехникой. Но почему-то давняя любовь переродилась у нее в страстную ненависть ко всей технике вообще, - Нисколько не жмет, - заверил я. - Смотри. А то, может, подложить где? Ну и бабушка! Ей ли не знать, что ничего нельзя подкладывать,-запись получится размазанной. А как она противилась, когда выбор пал на меня! - Если уж у вас так много личных секретов, что вы боитесь записаться,-надевайте колпак на меня.-Она подставила свои седины.-Напяливайте, напяливайте! Я не боюсь, хоть у меня своих тайн не меньше, чем у вас. Думаете, мне приятно доверить их кому-то?! Кое-как убедили ее, что для роли информатора лучше всего подходит детский мозг, не запятнанный нравственными угрызениями. Да она и сама знала это-просто упрямилась. Предстояло выйти на поверхность астероида. От меня, правда, почти ничего и не требовалось: я попал во впасть транспортирующих механизмов. Даже скафандр на мне застегивали гномы-автоматы. Сопровождавший меня главный диспетчер показывал, где какую кнопку нажимать, куда ставить ноги, куда помещать руки, чтобы их могли охватить гибкие и прочные щупальцы передвижной клети. Мы вышли из астероида и двигались к пристани, где в невесомости парила сплотка малых космических шлюпов. Корзина с нами сама въехала в точно обозначенную трапецию приемного люка. В другое время я, пожалуй, лопнул бы от гордости: со мной обращались, как с важной персоной, в наставники и помощники ко мне приставлен главный диспетчер. Сейчас все это было безразлично. Моя жизнь, как и жизнь всех нас, вошла в новую полосу - все теперь оценивалось другою мерой. Немолодой уже диспетчер выполнял свои обязанности механически. Пожалуй, и он не отдавал отчета, что на этот раз его подопечный не взрослый, а мальчишка. Прожитые годы теперь не имели значения. Всего несколько минут сравняли нас всех. Закончив обход, мы возвратились в приемную западню астероида. У меня было время заняться личными делами: до старта первых линей оставалось больше двух часов. Я вновь проделал тот же путь через хранилище и снова попал в каминный зал. Здесь все выглядело громоздким и тяжелым-мебель была в стиле давно минувшей эпохи. В ту пору люди не знали даже электричества. Помещения отапливались дровами, которые сжигали в печах и каминах. Немыслимо вообразить, откуда брали такую уйму дров! Но, признаюсь, я завидовал тем людям и так же, как дядя Виктор, часами мог просиживать у пылающего камина. Смотреть, как пламя набрасывается на поленья, как, охваченные красными и синими языками, они гудят и потрескивают. Возле камина заготовлена вязанка дров. Я на вес выбрал поленья посуше. Составил их горкой в камине, как это обычно делал дядя Виктор. Занялось пламя. На срезе поленьев вспучивались и пощипывали капли смолы. Теплом нажгло мне коленки, накалило щеки. Но я продолжал смотреть на огонь.
В век развитой технической цивилизации люди обреченные всю свою жизнь проводить в стерильно комфортабельных жилищах, невольно чувствуют себя обворованными, когда случайно соприкасаются с давно позабытым уютом обычного костра. Первые тысячелетия исгории человечества прошли возле пещерного очага. Смутная и беспокойная тяга к живому огню ни в ком из нас не умерла окончательно. Эти же древние чувства владели мальчишкой. Невнятный, меняющийся рисунок прыгающих языков пламени заставлял его грезить наяву. Поленья, охваченные огнем, превратились в колонны необозримого зала, переполненного народом, гудение тяги в дымоходе - в тревожный и напряженный гул множества голосов... Я погрузился в его еоспоминания-снова стал мальчишкой: все, что происходило с ним, переживал и я. Я плохо помню Землю, меня увезли на астероид пяти лет. Свирепый но теплый ливень, величие пузыристых луж, которым разлиться вширь не позволяли дренажные канавы, - вот, пожалуй, самая броская картина из всего, что осталось в памяти. Да еще прореженный зеленый занавес из яблонь вдоль шоссе, по которому мчится авто-кат. Шалый ветер врывается в открытые окна, рубашка на мне вздулась, все мое легкое тело охвачено прохладной и щекочущей свежестью. И вот теперь мне предстоит покинуть астероид. Ученые Земли нашли новую межгалактическую базу, и Карст им был уже не нужен. Карст... Оказалось, что он дорог мне, так как я здесь жил. Жил! Как много, оказывается, значит это слово. А ведь я ничего не смог полюбить здесь, кроме камина и репродукции со старинной картины. Такого непричесанного и неприбранного пейзажа, какой изображен на ней, на Земле уже не найти. Заповедные уголки, похожие на этот, были только в далеком прошлом. Я не замечал что плачу,-слезы катились по накаленным от жара щекам и быстро высыхали. В каминном зале меня нашел дядя Виктор. Он сделал вид, что не замечает моего заплаканного лица. Сейчас мы с ним были равными - одни и те же чувства владели нами, были понятны обоим, в его глазах я видел ту же тоску и боль. - Тебе пора отключаться,-напомнил он. Все кончилось. По инерции я продолжал еще видеть горящие поленья и раскаленную решетку камина, мое лицо и руки словно бы ощущали тепло, но я уже сознавал, что нахожусь не на Карсте. По моим щекам катились слезы, вызванные чужими переживаниями. Я очнулся окончательно-и действительность стала реальной: меня окружали благотворительно мягкие стены комнаты на осточертевшем Земтере. В зеркальной полировке внутренней крышки контейнера я увидел свое отражение-бесчувственно красивую маску. А за дверью уже слышался голос Либзе: - Олесов, к нам пришли гости... Я сдернул с головы колпак-он съежился и принял форму гнезда, в котором пролежал тысячи - или миллионы? - лет.
