Осененный догадкой, Тикси остановился. Никчемные поиски «марабу», руководимые не столько здравым смыслом, сколько примитивным ориентировочным инстинктом, следовало прекратить. Разумеется, и «марабу» и одежда ждали его на дневном полушарии, на том конце сквозьпланетного канала.
— Дубина! — выругал себя Амелинчук. — Шляешься тут как заводной болван…
И он огромными скачками понесся назад к озеру. С разбегу бухнулся в еще не растерявшие дневное тепло воды и шумно, как резвящийся морской слон, погреб на середину. Где-то в недрах души слабо трепыхнул хвостиком червячок сомнения и страха. Дескать, не все так уж и очевидно. Да и глубины озера как-то особенно зловеще темны. Кому приходилось совершать ночные ныряния даже в самых безобидных водоемах, тот должен помнить возникающую при этом невнятную, не поддающуюся разумным объяснениям жуть…
Но Тикси легко подавил все колебания в зародыше, осмеял подспудные страхи и, зарядив легкие воздухом под завязку, пулей ринулся к неразличимому и, что следовало из его же гипотезы, несуществующему дну.
Как и в прошлый раз, момента перехода он не уловил. Просто плыл себе и плыл, все помыслы свои направляя на то, чтобы ни на йоту не отклоняться от вертикали и тем самым экономить силы и запасы воздуха.
И внезапно очутился на поверхности.
— Ежкин кот!… - пробормотал Тикси, переведя дух.
Над ним по-прежнему нависало ночное небо. Впрочем, на горизонте дыбился язык призрачного сияния. Не то первый отголосок утренней зари, не то задержавшийся огрызок заката.
Из чего следовало, что это было все ж таки ДРУГОЕ озеро.
На сей раз до берега было рукой подать. Не имея ни сил ни желания экспериментировать дальше, Амелинчук выполз на песок и прилег. «Если это утро, то оно мудренее вечера, — подумал он равнодушно. — А если вечер, тогда… — Ему не хотелось ломать голову над проблемой этого самого „тогда“. Он попытался вообразить себе очередной нырок в никуда. Ему пришлось выдержать некоторое внутреннее единоборство и выйти из него победителем. — Тогда я сбегу.»
13Полыхание на горизонте оказалось предвестником утра.
Тикси лежал на песке и размышлял о том, что на свидание он уже безнадежно опоздал. Что виноват он сам и никто больше на целом свете, и что вряд ли будет прощен. Во всяком случае, для того, чтобы заработать прощение, понадобятся значительные усилия. Что никогда больше он не станет совершать опрометчивых проступков. Что это его сто двадцать седьмой и окончательный зарок самому себе. Что дай бог ему попасть на свой корабль, и он вытрясет из этого хитрована-когитра информацию об «эффекте зизезап» до последнего бита.
Когда рассвело, Тикси понял, что теперь он не прочь позавтракать. Уж чего-чего, но оптимизма ему это естественное стремление не добавило. Потому что вокруг, насколько хватало глаз, не видно было ничего, кроме разноцветных озер и сверкающего на солнышке песка. Вода из озер, очевидно, годилась на то, чтобы заполнить пустующий объем желудка, но вряд ли организм согласился бы ее усвоить. Иначе никаких сложностей с водой в окрестностях планеты Дфаанла и в помине бы не стало. Что же до остального, то Тикси никогда не слыхал о съедобном песке.
Он уже достаточно отдохнул, чтобы возобновить упражнения в сквозьпланетных нырках. Но сердце подсказывало ему, что с этим озером, которое при свете дня оказалось сиреневым, ничего путного не выйдет. Возможно, в цвете воды и взаимосвязи озер и присутствовала какая-то система, только Амелинчук покуда не мог сообразить, в чем же она состояла. Поэтому он побрел, волоча ноги, к соседнему водоему, ядовито-желтому и не слишком глубокому на первый взгляд.
Внезапное чувство тревоги заставило его обернуться.
Без обостренного чутья на опасность в Галактике пропадешь. Если не можешь подсознательно, инстинктивно ловить недоступные никаким приборам волны, расходящиеся от источника угрозы, как от брошенного в воду камня, нечего тебе делать в дальнем космосе. Да и в ближнем, сказать по правде, тоже. А Тикси, худо ли бедно, работал там без малого десяток лет…
Поэтому сперва он ощутил все, что положено, а уж потом увидел и услышал. Но ощутить, увидеть и услышать подобное в сложившейся ситуации он мог ожидать менее всего. И прошла целая вечность, во всяком случае, секунд двадцать — это уж совершенно точно, прежде чем он опомнился, подобрал отвисшую челюсть и начал действовать.
14Вот уже четыре часа Дорис Эйнола сидела на песке в десятке шагов от озера. В очень неудобной позе — на пятках, как дзюдоист перед тренировкой, имея в качестве опоры одну лишь правую руку, а левую неловко пристроив на коленях. С головой вполоборота налево, отчего прядка прямых пшеничных волос с упрямством, достойным лучшего применения, лезла ей то в глаза, то в рот. По причине этого — с затекшими спиной, ногами и шеей.
За эти часы успела сгинуть ночь и вовсю разгорелось утро. А озеро, воды которого столь опрометчиво покинула Дорис, расцветилось в кристально-изумрудные тона.
Причиной всех неудобиц была чудовищная, отвратительная на вид змея, больше чем на что либо похожая на разъевшегося мучнисто-белого червяка. Гадина всползла прямо из-под песчаного одеяла, будто тысячу лет дожидалась, когда поблизости объявится кто-нибудь аппетитный, и немедля устремилась к женщине. Ноги у Дорис подкосились, и она, даже не охнув, осела — без сил, без воли к сопротивлению, почти без чувств… Змея замерла, словно потеряла жертву из виду. Но стоило Дорис пошевельнуться, и тварь тотчас же начинала проявлять к ней любопытство. Ее безглазая и, впрочем, безротая морда скорее напоминала хвост. Но кто мог бы предугадать, каким образом она предполагала расправиться с добычей и затем пожрать ее? Быть может, извергая пищеварительный сок из многочисленных пор необозримого тулова, чтобы после вывернуться наизнанку и накатать свой желудок на полупереваренные останки?.. При одной мысли об этом Эйнола не стерпела и брезгливо передернула плечиками. В тот же миг змеища прянула в ее сторону!
Дорис оставила попытки активности. Теперь она просто сидела, временами незаметно напрягая и расслабляя взывающие о милосердии мышцы. И думала, как же ей вести себя дальше. Бежать к воде? Но вполне допустимо, что змея плавает не хуже, чем ползает. А Дорис не могла бы похвалиться отличными результатами ни в одном стиле. Нестись во весь опор вглубь пустыни, к другим озерам? Там ее могли поджидать опасности и похлеще. А она, и об этом не стоило забывать, была беззащитна. Виктор Гюго мог написать: «Нагая женщина — это женщина во всеоружии.» На планете Дфаанла он рисковал бы угодить впросак. Местные гады ничего не смыслили в женской красоте.
