— Идемте, — ровно и мелодично, как всегда, выговорил гость, резко повернулся и зашагал вдоль полотна к железнодорожному въезду. Сгустились сумерки, и Святополк явственно представил себе другой возможный исход своей авантюры.
В том ли беда, что закроется «коллапсар» и Совет отдаст Лосева под суд?
Ведь Союз Систем из чисто гуманных соображений — поди знай, как они там понимают гуманность, — может не только не отозвать посла, но и, наоборот, слишком заинтересоваться Землей. Гость говорил, что такой молодой и еще недавно столь жестокий мир они обнаружили впервые. Ну что ж, вот и начнут нас… гм… переделывать, избавлять от вредных наследственных свойств. Действительно, было ли их прошлое таким же страшным? Может быть, земляне — космические выродки, раса садистов, а все остальные цивилизации даже мух убивали, крепко посовещавшись? Ведь это в конце концов даже опасно — космическая экспансия вчерашних любителей душевых с сюрпризом…
Святополк шел на подгибающихся ногах, боясь даже поднять глаза на упруго шагавшего спутника. Попытаться изменить ситуацию? Поискать какие-то мудрые, точные слова? Даром. Нужны ему твои звуковые волны. Вероятно, ты для него теперь объект исследований, возможно, грядущих экспериментов, но уже никак не субъект, не существо, к которому применима этика. Объект, а не субъект… Знакомое словосочетание. Разве не тех же взглядов придерживались строители фабрики? Существо, к которому неприменима этика. Низшая раса. Нидерменш. Непригодные уничтожаются, изолируются, так-так…
Столбы, загнутые внутрь, ярусы хищной проволоки.
Скорлупа напряженного пространства.
Гость остановился и обернулся, уже стоя за воротами в пышной траве, в лиловом свежем воздухе, и было трудно разобрать выражение его глаз.
— Что мы будем делать дальше, Координатор? Вы еще что-нибудь мне покажете?
Святополк, чувствуя, что безудержно краснеет, ответил:
— Я — нет, извините… Скоро меня сменят. Мы ночью отдыхаем, восстанавливаем силы.
— Хорошо, тогда и я отдохну до утра. А завтра вы будете со мной?
Лосев молча кивнул. Ему никогда в жизни не бывало так стыдно.
«…Я убедился, что мою бедную голову, пожалуй, и в самом деле надо чистить, всерьез чистить от гнусных комплексов, от позорной подозрительности. Прости меня. Я примерил твой мир к образцам земной этики. Я оказался непростительно горячим, я совсем запутался и ничего уже не понимаю. Мы в самом деле слишком молоды. Уйди в свою страну, где двадцать солнц горят над невообразимым раем бессмертных селений. Дай нам созреть. Вы там даже не представляете, какое непомерно гордое, ранимое, страстное, противоречивое создание — землянин. Как самозабвенно он совершает ошибки, как сладко раскаивается потом. Я пошел в своих выводах дорогой, подсказанной суровыми предками, и тем обнаружил, что раны человеческой души еще не зажили. Уйди и прости».
Легко, словно пар, гонимый ветром, гость подошел к Святополку, ласково положил руку ему на плечо:
— Раны не заживают никогда, Координатор, любимый брат мой.
И, наклонившись, сорвал несколько белых кашек и несколько головок клевера и спрятал их под рубашкой, ярко-голубой даже в сумерках.
Тогда верни мне возраст дивный.
Когда все было впереди…
Гете
— Сегодня чудесный день, Эли. Почему ты еще не на озере?
— Рей не вернулся из города, папа. Когда вернется, пойдем.
— Ну иди пока одна, позагорай.
— Я тебе мешаю, папа?
— Ты мне никогда не мешаешь, девочка. Просто я сейчас буду заниматься одной неэстетичной работой.
— Это… настурции, да?
— Они самые.
— Тогда я пойду. А ты скажи Рею, где я… Ой, папа!
— Ну что такое?
— Я забыла тебе сказать. Когда мы с Реем вместе ходили вчера по городу, один старик бежал за мной и окликал по имени, и у него текли слезы. Раньше никогда такого не было.
— А вы что ему сказали?
— Как обычно: «Извините, вы ошиблись». А он так смотрит, головой качает и шепчет: «Не верю, не верю!»
— Молодец старик… О, вот и Рей подлетает. Беги встречай…
…Хорошая все-таки штука — отшельничество! Если бы, конечно, не настурции. Каждый год толстым слоем садится на них тля. Вот просто дразнит: «Что, съели с вашим сбалансированным биоценозом?» Ядохимикатов бы тебе!
Андрей Ильич начал было пальцами обирать мягких, лопающихся тлей, но скоро понял, что не очистит клумбу и за целое лето. Тогда он разогнул задубевшие колени, хрустнул спиной и встал, снова исполняясь благодушием. Кругом цвела его усадьба. Усыпительное жужжание золотых пчел на жасмине; ручей, заросший лютиком и стрелолистом и какими-то еще лиловыми зонтиками, и загадочного происхождения пес Кудряш, каковой валяется с рассвета в лопухах за ручьем на боку с разинутой пастью. Околела собака, да и только. Впрочем, опасения напрасны, — вот тявкнула, не просыпаясь. Нет уж, сейчас я потерплю это нашествие, но следующей весной… Будь я проклят, если еще раз изгажу клумбы хоть одной настурцией! Посажу георгины, вьюнок, золотой шар…
Совсем успокоив себя, Андрей Ильич засунул руки в карманы белых штанов и повернул было к дому, когда спиной почувствовал холод и тень, а ушами — характерное сиплое посвистывание. За посадкой розовых растрепанных пионов, за джунглями крыжовника лавировал чей-то белый гравиход.
— Куда, будь ты проклят! — завопил Андрей Ильич и бросился, потрясая кулаками, навстречу машине. Гравиход кабаном пропахал луг, всей тяжестью подмял крыжовник и окончил свой путь, навалив носом гору земли на пионы.
Наверное, ожил в Андрее Ильиче кондовый патриархальный самовладелец с зарядом соли в ружье и электрифицированным забором. Во всяком случае, Ведерников чуть не сорвал голос, крича что-то оскорбительное женщине-водительнице и единственной пассажирке.
Вдруг он узнал эту женщину.
Совсем по-другому видел он теперь; он видел, какие усилия прилагает она, пытаясь вручную поднять колпак кабины. Может быть, один гравиход из тысячи — нервная, чуткая, как лошадь, почти разумная биомашина — мог вот так разладиться на ходу, стать равнодушной и косной глыбой, подобной легендарному паровозу. Но теория вероятностей не для этой женщины.
Ведерников, пыхтя и обливаясь потом, помогал откидывать купол. Пожалуй, искреннего желания помочь было не так уж много; преобладал восторг от фантастической встречи, приправленный, впрочем, некоторым злорадством.
Тридцать лет тому назад Ведерников не менее двух-трех раз на дню воображал себе такую встречу с Ней. Именно такую, обязательно связанную с какой-либо аварией или несчастным случаем, причем он, Андрей Ильич, отводил себе роль спасителя.
