— С Генри все было иначе, — заметила Инид. — Он из нашей собственной семьи. Может, родство и дальнее, но он все равно из наших. И отправился с нами, в сущности, добровольно.
— Подчас я испытываю за него тревогу, — заявил Тимоти. — Не слишком-то часто он показывается нам на глаза.
— Занят, — пояснил Дэвид. — Развлекается. Бродит по стране за пределами поместья, наводя ужас на простых селян, да и на помещиков — эти тоже невежественны, как крестьяне, и верят в призраков. Зато нам он приносит уйму местной информации. Благодаря ему, и только благодаря ему, мы довольно широко осведомлены о том, что творится за пределами Гопкинс Акра.
— Но Генри вовсе не призрак! — воскликнула Эмма так, словно объявила официальный протест. — Не следовало бы толковать о нем в подобном тоне…
— Разумеется, он не призрак, — согласился с сестрой Дэвид, — но достаточно похож на призрака, чтоб одурачить любого, кто не знает в чем дело.
Прервав с общего согласия разговор, они приступили к пудингу, который оказался вязок, но исключительно вкусен. И вдруг прозвучала мысль — не голос, а мысль, но настолько сильная и ясная, что ее восприняли все за столом:
Я слышал, вы тут говорили обо мне…
— Генри! — взвизгнула Эмма, а остальные сконфузились.
— Конечно, он, кто же еще, — отозвался Хорас, хотя почему-то охрип. — Обожает пугать нас в самую неподходящую минуту. То удерет на много дней, а то объявится рядышком и заорет в самое ухо…
— Соберись в одно целое, Генри, — распорядился Тимоти, — и садись спокойно на стул. Неприятно говорить с собеседником, который невидим.
Генри собрался, или почти собрался, в целое так, чтоб его можно было хотя бы смутно видеть, и уселся в торце стола, прямо напротив Тимоти. Он был созданием дымчатым, в целом похожим на человека, но слепленным как бы очень небрежно. И даже то, что он собрал воедино, не желало твердо держаться вместе, а колыхалось взад-вперед, — спинка стула, видная сквозь разреженное тело, словно подрагивала в такт этим колыханиям.
Вы с восторгом поглощаете безобразно тяжелую пищу, заявил Генри. Все тяжелое. Тяжелая баранина. Тяжелый пудинг. Именно пристрастие к тяжелой пище делает вас столь неповоротливыми, как вы есть.
— Разве я неповоротливый? — не согласился Тимоти. — Я такой тощий и легкий, что того и гляди пошатнусь на ветру…
Да не бываешь ты на ветру, отпарировал Генри. Ты же из дому не выходишь. Сколько лет минуло с тех пор, как ты ощущал обыкновенное солнечное тепло?
— Зато тебя почти никогда нет дома, — поспешил Хорас на помощь Тимоти. — Уж тебе солнечного тепла и света достается больше, чем положено…
Я жив солнечным светом, ответил Генри. Всем вам это, разумеется, известно. Именно энергия, которую я черпаю от солнца, поддерживает мое существование. Но дело не только в солнце, важно и многое другое. Сладкий аромат диких роз, пение птиц, дыхание открытых пространств, шелест или завывание ветра, гигантская вогнутая чаша неба, непотревоженное величие лесов…
— Впечатляющий список, — сухо отозвался Дэвид.
Твой в той же мере, что и мой.
— Отчасти, — согласился Дэвид. — Я, по крайней мере, понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты не встречал Колючку? — поинтересовался Хорас.
Бывает, он попадается мне на пути. Он, как и вы, ограничен куполом, окружающим Гопкинс Акр. Я единственный, кто способен пройти сквозь купол без помощи времялета. Вот я и странствую в свое удовольствие.
— Странствуй на здоровье, раз тебе это нравится, — сказал Хорас. — Но прошу тебя больше не докучать туземцам. Они принимают тебя за призрака.
Ты держишь всех окрестных поселян в постоянном волнении.
А они не против, заявил Генри. Их жизнь уныла и скучна. Испугаться чего-либо для них почти удовольствие. Забьются в угол у печки и рассказывают друг другу сказки. Если бы не я, и рассказывать было бы не о чем. Но сегодня я прибыл отнюдь не ради этого.
— Зачем же ты прибыл?
Появились любопытствующие насчет купола, ответил Генри. Они не знают, что это такое, они не уверены в точном его местоположении, но они ощущают наличие купола, и им любопытно. Рыскают вокруг и вынюхивают.
— Тогда это безусловно не туземцы. Туземцам ощутить купол просто не дано. Он стоит здесь почти полтора столетия, и…
Это не туземцы. Это некто другой или нечто другое. Некто или нечто извне.
В комнате воцарилась глубокая, мертвая тишина. Все сидели, будто приклеенные к стульям, и лишь обменивались взглядами. Древние страхи выбрались из мрачных закоулков поместья и расположились здесь, в самой освещенной комнате.
Наконец Хорас шевельнулся, прочистил горло и произнес:
— Значит, свершилось. По-моему, каждый из нас знал с самого начала, что рано или поздно это произойдет. Честно говоря, этого стоило ожидать — нас выследили.
В воздухе было разлито некое искажение. Возникало ощущение аберрации, какой-то привычный фактор был не на своем месте, и это однозначно свидетельствовало, что поблизости угол. Но поймать это странное ощущение за хвост не удавалось, дотянуться до угла не представлялось возможным.
Коркоран знай себе бродил вдоль внешней стены апартаментов с фонариком, держа его в двух-трех дюймах от стены и сам подавшись вперед в тщетных попытках уловить хоть какую-нибудь неровность, какой-нибудь намек на разрыв в кладке. Наконец он остановился и, выключив фонарик, повернулся к Буну лицом. Свет, проникающий с улицы, не давал комнате погрузиться во тьму и все-таки был слишком слабым, чтобы прочитать выражение лица Коркорана.
— Безнадежно, — произнес тот. — Ни черта нет. И все равно я уверен, что там за окнами к стене прилепилась какая-то конструкция. Ошибаться я не могу. Я видел ее своими глазами.
— Я верю тебе, Джей, — отозвался Бун. — Тут присутствует явное пространственное искажение, я его чувствую.
— Но не можешь ткнуть в него пальцем?
— Пока не могу.
Подойдя к окну, Бун выглянул на улицу и удивился, увидев, что она совершенно пуста. Ни машин на мостовой, ни пешеходов на тротуарах. Но, приглядевшись пристальнее, он заметил шевеление в затемненном подъезде через дорогу, потом там же наметилась какая-то более темная масса и от нее отразилась мгновенная светлая искорка.
— Джей, — позвал Бун, — когда, ты говоришь, намечен взрыв этого здания?
— В воскресенье утром. Рано-рано утром.
