— Конечно. Ведь все течет, все изменяется, все, кроме времени и пространства, имеет начало и конец. Даже звезды не вечны.
— А человек?
— Он будет существовать всегда. К тому времени, когда погибнет Земля, человечество распространится по всей нашей Галактике.
— По-вашему, жизнь — это величайшая редкость? Единственная и неповторимая болезнь материи?
Ланге укоризненно посмотрел на Гольберга.
— Не болезнь, а высшая форма. Действительно единственная и неповторимая.
— Но ведь вы сами себе противоречите! Вы же говорите возникновение высокоорганизованных форм жизни — редчайшая случайность, которая может возникнуть во всей Галактике один раз в миллиарды лет.
— Это бесспорно, так как математически доказано.
— Допустим. Но, с другой стороны, вы пророчите человечеству вечное существование. Значит…
— Да, вечное. Но лишь в одном направлении временной оси.
— Понятно. Человечество не вечно в полном смысле слова, так как был такой период, когда оно не существовало. Оно возникло, развивается и будет вечными будущем. Так?
— Да, так.
— Допустим. Но если человечество вечно, то условия для возникновения высших форм жизни будут появляться несчетное число раз, ибо бесконечность, деленная на, несколько миллиардов, все равно остается бесконечностью. Значит, согласно вашей теории, в течение нескольких миллиардов, лет могут возникнуть другие космические цивилизации? Как же вы, ученый, можете априори утверждать, что ни одна из этих цивилизаций в интеллектуальном отношении не обгонит людей и не ниспровергнет их до уровня своеобразных галактических человекообезьян? А что, если именно в этот момент, за тысячи световых лет от нас, происходит деление клетки и существа, которые появятся в результате этого процесса, превзойдут нас по своему развитию! Почему вы думаете, что, кроме человечества, не могут появиться интеллектуально более развитые существа, у которых творческий гений человека сочетается со скоростью расчетов электронно-вычислительных машин! Заметьте, в этих своих гипотезах я не выходил за рамки вашей теории.
— Они не могут появиться! — Астроном стукнул кулаками по ручке кресла. — После человека, но крайней мере в этой Галактике, никаких развитых существ более появиться не может.
— Почему?
Доктор застыл в позе рыболова, склонившегося над удочкой в тот момент, когда дернулся поплавок.
— Да потому, что человек приспособит физические и другие условия на космических объектах для своих биологических потребностей. Экосфера человечества не может быть экосферой для других существ, за исключением полезных для человека животных.
— А не кажется ли вам, что это слишком жестокое и своевольное решение? — Доктор невольно повысил тон. — По какому праву вы так рассуждаете? Ведь выходит, что человечество затормозит развитие всех других форм жизни, умышленно закроет им путь к более высокой организации! Выходит, люди сделают это сознательно и обдуманно?
— А почему бы нет? Что вас так удивляет?
— Так по-вашему…
— Позвольте. Мы эксплуатируем моря в такой мере, как считаем это выгодным для себя. Не правда ли?
— Да, — нерешительно подтвердил Гольберг.
— Разве мы считаемся с тем, что это наносит ущерб дельфинам?
— Почему именно дельфинам? — удивился майор.
— Доктор в свое время изучал биологию, он подтвердит, что мозг дельфина в какой-то степени сходен с мозгом человека. Я повторяю, считались ли мы с этим фактом? Разве мы заботимся о том, что своей хищнической деятельностью в океане препятствуем интеллектуальному росту дельфинов, тому, чтобы они создали общество мыслящих, способных к творчеству существ?
Гольберг кусал губы, на его щеках перекатывались желваки.
— А что, если эта ваша теория верна, но в смысле, противоположном тому, какой мы, точнее, вы в нее вкладываете?
— Выражайтесь яснее.
— По вашим словам, в нашей Галактике существует одна-единственная цивилизация и никакой другой поблизости быть не может. Представьте себе на минуту, что мы не та, настоящая, а другая, лишняя цивилизация. Не та, которая будет тормозить развитие других, а та, которую будут тормозить!
— Это исключено, — холодно произнес Ланге.
— Почему? Где доказательства, что я не прав?
Послышалось чье-то деликатное покашливание. В дверях показалась Рея Сантос.
— Простите, что помешала научной дискуссии, но…
— Это не дискуссия, научной она, во всяком случае, не была, — и Ланге бросился к дверям.
— Я бы попросил! — вслед ему крикнул доктор сорвавшимся голосом. Махнув рукой, он вытащил платок и отер лоб.
— Вы знаете, о чем я подумал? — обратился Родин к Pee. Мне кажется, это не первая столь горячая дискуссия в Заливе Духов. Не припомните ли вы, спорил когда-нибудь Ланге с кем-либо из членов экипажа? Скажем, со Шмидтом?
— Со Шмидтом нет, тот не любил спорить. Но с Маккентом спорил, и неоднократно.
— Спорил или ссорился?
— Как вам сказать? Маккент, разумеется, не дразнил его умышленно, но любопытство и замечания биолога, видимо, казались Ланге провокационными.
— Я уже вторично слышу о чрезмерном любопытстве Маккента.
— Мне неприятно об этом говорить, — продолжала Рея, — но я не вправе скрывать. Я сушила пленку в фотолаборатории, дверь была полуоткрыта, и я заметила, как в комнату зашел Маккент. Он принялся ворошить медицинские карточки, а одну из них разглядывал особенно внимательно. Это была карточка Шмидта. Видимо, мне сразу надо было войти и дать ему понять… Но я не могла. Мне было стыдно. За пего.
— Понимаю. А что, по-вашему, могло его заинтересовать? Делал он какие-нибудь пометки?
— Нет. Положил карточку на место, повернулся и вышел.
— Он действительно рассматривал карточку Шмидта? Вы не ошиблись?
— Это была карточка Шмидта. Они лежат по алфавиту. Шмидта — последняя.
— Когда это случилось?
— В пятницу после обеда. Накануне смерти Шмидта.
— В пятницу… Я бы хотел задать вам еще вопрос. Когда в субботу, незадолго до тревоги, вы поднимались в оранжерею, вам не встретился Маккент?
— Маккент? Нет.
— А по его словам, он был у входа первым. Если вы его не встретили, значит, он должен был прибежать откуда-то из другого места.
— Конечно.
— Вы не заметили, откуда он появился?
— Не помню. Когда я прибежала к базе, он уже был там. Мне как-то не пришло в голову спрашивать, где он был до этого. А в чем дело?
— Так, мы просто проверяем… Смотрите-ка, целый арсенал! Вот это был бы фейерверк!
Глац подошел к столу с двумя гроздьями сигнальных пистолетов в руках.
