— Не езди туда! — Я пытался отговорить ее.
Она посмотрела на меня большими темными глазами и обреченно пожала плечами:
— Прошло достаточно времени. И потом, я же слышала его, он говорил со мной совершенно по-другому. Мне кажется, он успокоился.
И Сивиллина полезла в огонь. В тот же вечер она позвонила мне:
— Мы поговорили и многое обсудили. Мы говорили несколько часов. Он признал, что плохо обращался со мной. Он говорит, что это потому, что он слишком сильно любит меня. И он несчастен. Он понял, что без меня его жизнь лишена смысла и он скорее умрет, чем потеряет меня. Он просил у меня прощения. Пообещал, что будет вести себя хорошо. Умолял дать ему шанс искупить все то зло, которое он мне причинил...
— И что?
— Думаю, я должна дать ему этот шанс. Каждый имеет право на вторую попытку.
— То есть, ты возвращаешься к нему?
Молчание. Затем Сивиллина сказала тихо, но решительно:
— Ты должен понять, он действительно потерял ориентиры в жизни. Без меня он скоро убьет себя. Ему нужна моя помощь.
— Я все понял, честное слово. Что ж, удачи. Будь счастлива, Сивиллина.
Прошло четыре месяца. Я больше не думал о ней. Мне показалось, что она наконец нашла общий язык со специалистом по химии любви.
Но однажды в четыре часа утра я услышал, как на набережной канала сигналит машина. Я выглянул в окно и увидел такси. Сначала мне показалось, что в машине нет никого, кроме водителя, но, приглядевшись, различил маленькую фигурку у него за спиной.
Я спустился. Сивиллина, босая, в одной ночной рубашке, съежилась на заднем сиденье. Водитель такси потребовал у меня денег. Сивиллина назвала ему мой адрес и сказала, что за нее заплатит мужчина, который выйдет ее встречать. Я помог ей выйти из машины. Она дрожала и стучала зубами, хотя ночь была теплой.
Ее силуэт просвечивал сквозь полупрозрачную ткань рубашки. Она казалась такой исхудавшей, будто ее морили голодом. Она сильно сутулилась. Бледные голые руки покрывала испарина, отражавшая свет фонарей. Изменилось и ее лицо — она осунулась, глубоко запавшие глаза смотрели не мигая.
Мне казалось, что передо мной призрак. Или женщина, долго находившаяся в заложниках и чудом спасшаяся из плена. Я завернул ее в свою куртку и донес почти до самой квартиры.
Не говоря ни слова, Сивиллина села на пол возле шкафа, подтянула колени к груди и обхватила их руками, как будто пытаясь защититься. Она все еще дрожала, ее зубы стучали. Заговорить ей удалось не сразу.
— Он... он... он давал мне какие-то таблетки. Я не знаю, что это такое, а теперь у меня ломка... Они мне нужны... Он... он... поступает так со своими пациентами, чтобы они возвращались к нему...
— Что это были за лекарства? Ты видела упаковки?
— ...белые, красные и желтые таблетки. Он давал мне их прямо в руку, я никогда не видела коробки. Красные таблетки были круглые.
Она взглянула на меня с безумной надеждой, как будто надеялась, что, подумав, я скажу: «А, я знаю, что это за лекарство».
— Он отравил меня, — прошептала она. — Он скорее решит убить меня... чем позволит уйти.
— Ты что-нибудь ела?
— Когда он меня запирает, то оставляет немного еды. А после этих таблеток я больше не хочу есть. И не сплю. Он говорит, что ему нравятся худые. Такие, как в модных журналах.
Я стиснул зубы.
— Должно быть, это амфетамины...
— Когда я их принимаю, то становлюсь очень спокойной.
— ...и какой-то транквилизатор.
— Мне плохо...
Она показала мне, как сильно у нее дрожат руки, потом начала корчиться, ожидая нового приступа.
— Что случилось после того, как ты вернулась к нему? — спросил я.
— Сначала все было хорошо. Он все время извинялся. Говорил, что я для него — все.
— Ну-ну.
— В первые дни он был очень внимателен. Подарил мне золотую цепочку.
— Цепь? Это о многом говорит...
— Все время говорил, что любит меня и готов ради меня умереть. Просто засыпал меня украшениями. Браслет... Тоже в виде цепи, из крупных золотых звеньев. Он, должно быть, обошелся ему в целое состояние. — Сивиллина прикусила губу, выражение ее лица изменилось. — Потом все обещания были забыты. Все началось сначала. Приступы ревности. Он запретил мне выходить из дому, говоря, что делает это ради нашей любви. Когда приходили его дети, он унижал меня у них на глазах. Он жестоко обращался со мной, как будто для того, чтобы доставить им удовольствие. И они на самом деле приходили от этого в восторг. Он говорил, что я животное, сумасшедшая, а моя мать — слабоумная идиотка. Он злобно хохотал, глядя, как я страдаю... — Ее подбородок задрожал, она закрыла глаза. — Потом он извинялся. И все повторялось. Если он видел, что я звоню по телефону, то выходил из себя. Это были дикие приступы ярости. Он избивал меня и запирал в кладовке. Или в моей комнате.
— И ты не пыталась защититься?
— Он сильный. А потом... он извинялся и твердил, что любит меня.
Утром она забралась в ванну, пустила очень горячую воду и просидела там несколько часов. Ее тело было покрыто следами ударов, кое-где были видны глубокие шрамы.
На следующий день в больнице у нее взяли кровь на анализ, чтобы определить, чем именно ее пичкали все это время.
Доктор вышел поговорить со мной:
— Эти вещества действительно вызывают очень сильное привыкание. Необходимо давать их ей, постепенно уменьшая дозировку. Нельзя сразу лишить ее этих препаратов.
Несколько дней Сивиллина находилась под наблюдением врачей. Затем я перевез ее к себе. По утрам я уходил, а Сивиллина сидела скорчившись на полу, спиной к зеркальной стенке шкафа. Взгляд ее блуждал где-то далеко. Вечером я возвращался. И находил ее на том же самом месте. Она не шевелилась. Ничего не ела. И не спала.
В конце концов я стал обращаться с ней как с ребенком. Я пытался шутить:
— Давай-ка ложку за папу, ложку... нет, не за маму... ложку за меня.
— Ладно, я буду есть, но только ради тебя. На самом деле я не хочу. Правда, я совсем не голодна.
Она не спала. Каждый раз, когда я просыпался ночью, я видел, что она сидит у себя на постели, глядя перед собой широко открытыми черными глазами.
— Спокойной ночи, Сивиллина.
— Спокойной ночи.
По вечерам она садилась передо мной и снова рассказывала о нем:
— Понимаешь, дело не только в женщинах. Он ненавидит все человечество. Если бы он мог убить всех, то был бы совершенно счастлив.
У меня пропало всякое желание возвращаться домой, к зомби, пребывавшей в состоянии, близком к прострации. Я засиживался в редакции, иногда работая до полуночи. Кое-кто из коллег начал беспокоиться. Я попытался объяснить им:
— Поймите, у нее никого нет. Если я не помогу ей, она окажется на улице.
— У тебя просто бзик какой-то — помогать другим, — сказал мой коллега Бастиан. — Отделайся от нее. Как гласит индийская пословица, каждому — свое дерьмо.
