В комнате работал телевизор. Девятичасовые новости сообщали об очередных перестановках в очередном правительстве. Новые интервью — новые обещания. Машинально я достал из кармана плаща индикатор и направил его на телевизор. Этого я еще не пробовал делать. Ярко загорелась красная лампа и почти не гасла до конца программы. Только иногда не горели обе: ни красная, ни зеленая. Первый раз, когда показали нового американского советника по каким-то новым делам, другой — французского предпринимателя, подвизавшегося на покупке российского сырья. Какая у них связь с «Америкэн перпетум мобиле», я мог только догадываться.
Неожиданное любопытство заставило меня направить индикатор на самого себя. И это не могло показаться, слишком я был сосредоточен — ярко загорелась красная лампа, но тут же, словно испугавшись, погасла и больше не загоралась. Однако, я был уверен, что и это недолгое горение означало для меня не самое лучшее. Во всяком случае я мог рассматривать подобную «засветку» только как предупреждение в свой адрес. Я отбросил индикатор, плеснул себе водки и попытался после ударной дозы заснуть.
4
Утро наступило в двенадцать часов дня — так об этом можно сказать. Меня совершенно не удивило, что Варфоломей за мной не заехал. Полная апатия и полная уверенность в том, что мистер Билл держит ситуацию под контролем. Будто смотрит с улицы в окно и мило улыбается. «Что, нажрались, Сергей Иванович?.. Нус-с, теперь не обрыгайтесь…»
Тяжелое похмелье едва-едва позволило мне умыться и доковылять до холодильника, где таились припрятанные от самого себя на сей черный час несколько банок пива. Одну за другой я опрокидывал их в раскаленное нутро, но пивная пена казалась мне кипящей на сковороде водой. Дармовое американское пиво могло только слегка разгладить складки на моем лице. А в голове и груди пульсировала давящая тупая боль. Скоро она охватит все мое бренное тело и будет трясти его мелким бесом, пока душа из него не вылетит вон. Боль эта швырнула меня на улицу измятого и небритого, бросила через два квартала в небольшую «кулинарию», где наливали страждущим с самого раннего утра. Если бы мне кто-нибудь десять минут назад сказал, что я дойду сюда без посторонней помощи, я бы из последних сил рассмеялся ему в лицо самым жутким перегаром… Никогда еще мне не было так плохо. Плохо отравленному телу, плохо затравленной душе.
У столика в углу стоял Андрей. Он уже принял первые сто грамм, и ему было значительно легче, чем мне. Он молча наблюдал, как я нетерпеливо расплатился за бутылку и торопливо выпил первую стопку. И только после этого заговорил.
— Я знал, что ты все равно сюда придешь.
— Это ты, выходит, меня здесь дожидаешься? — съязвил я после второй.
— Тебя, — совершенно серьезно ответил он, театрально откусив пирожок с ливером. — Уж месяц дожидаюсь. Так что давай еще по одной за встречу. Сегодня выпьем, но завтра, чур, не похмеляться! А вот этого, — он кивнул на окно, — еще вчера не было. Полюбуйся-полюбуйся!
Первое, что мне бросилось в глаза на противоположной стороне улицы, — огромная надпись: «ОСВОБОДИТЕ СЕБЯ ОТ БИОЭНЕРГЕТИЧЕСКОЙ СУБСТАНЦИИ! ИСПОЛНИТЕ СВОЕ ЗАВЕТНОЕ ЖЕЛАНИЕ! «Америкэн перпетум мобиле» объявляет месяц всеобщей дебиоэнергетизации. Дополнительные услуги только в этот месяц…» И т. д.
— Понял? Дебилоэнергетизация! Все-об-щая! Как обязательная флюорография при развитом социализме.
— Бред какой-то, я ничего об этом не знал, — я действительно ничего об этом не знал. Может быть, поэтому мистер Билл торопливо отправил меня на «заслуженный отдых»? Но еще вчера я даже не подумал бы этому возражать. Разве сказал бы, что текст рекламы дурацкий. Не знаю… Личное благополучие всегда помогает оправдывать не самые лучшие поступки.
— А ты знаешь, как называют эту компанию в простонародье? — опять заговорил Андрей. — Есть там у тебя специальная служба разведки и контрразведки? Или, может, ЦэРэУ докладывало?
— Нет.
— Душегубкой!
— Выходит, я?..
— Выходит.
И мы стали пить молча. Или, наверное, мы так разговаривали. Понемногу вокруг нас собирались другие алчущие опохмелки. Я угощал, Андрей читал стихи, и даже продавщицы встали поближе к нам, облокотившись на прилавок, чтобы лучше слышать. Как-то само собой разговор вновь закрутился вокруг «перпетум мобиле», и Андрей толкнул меня локтем в бок. Слушай, мол. Изрядно опьяневший, я пытался следить за спорящими «подогретыми» мужиками.
— Да я свою субстанцию за пузырь, как ваучер, отдал. На хрена она мне?!
— Это все равно западные штучки. Войной нас не взяли, так измором возьмут.
— Во-во! А кто им субстанцию эту продал, тот, считай, сам в рабство продался и детям своим подписал. Я слышал об этом, один мужик из умников лекцию читал.
— А я, между прочим, никаких документов им не подписывал, только паспорт показал, что я совершеннолетний. — И засмеялся какой-то старик.
— А мне платить нечем было — куда деваться? Я спьяну на своем четыреста двенадцатом в «мерседес» одного рэкетира въехал. Так он бы с меня живого шкуру содрал, а тут я ему новый «мерседес» поставил, а старый себе оставил. Там де-лов-то — крыло подправить.
— Да какая разница — хоть Америка, хоть тридевятое царство. Теперь, что у них президент, что у нас. Они нас хоть жить научат.
— Вот уж спасибо — научили — похмелиться не на что!
— Зато сами водку смирновскую жарят и не морщатся…
— Да у них все равно лучше!
— Потому и лучше, что со всего света тянут.
— Да ничего они не тянут. Просто жить и работать умеют.
— Это тебе, дураку, по телевизору рассказали? Ты как семьдесят лет всем газетенкам верил и в телик пялился, так и теперь… Ну уж такого дурака и американцы ничему не научат. Тебе завтра скажут, что лучше всего пидары живут, так ты тоже штаны сымешь?
— Зато на демонстрацию ходить не надо.
Общий хохот. И тут в углу заговорил самый пьяный. Он как-то весь вскинулся, долбанул стаканом по столу, и когда все обратили на него внимание, снял очки, протер их грязным носовым платком и заговорил тихо, без надрыва, но внутренняя его напряженность передалась всем.
— Душу они из нас тянут. Последнюю, какая еще осталась. А мы дальше стакана и не видим уже. Знаете, почему Александр Невский с татарами мир держал, а просвещенных рыцарей-крестоносцев гнал в шею?
— Не знаем, господин интеллигент, — хохотнул какой-то татарин, но никто его не поддержал.
— Татары, они с нас десятину брали, десятую долю всего, что делалось, производилось… А крестоносцы не только грабить хотели, они хотели душу в рабство взять, а этого русскому человеку нельзя никак. Сам папа римский их на это благословлял. Миротворец, мать его!.. Семьсот лет они нашу душу наизнанку вывернуть хотели, да под себя подладить, а за семьдесят лет почти вывернули. Под себя подладили. За шмотки, за красивые обертки, за сладкую жизнь. Был я в этой Америке — хлеб там и то кислый. Хуже нашего нынешнего. Пресные они все, у каждого только за себя задница болит. И мы теперь такие.
