— Не знаем, господин интеллигент, — хохотнул какой-то татарин, но никто его не поддержал.
— Татары, они с нас десятину брали, десятую долю всего, что делалось, производилось… А крестоносцы не только грабить хотели, они хотели душу в рабство взять, а этого русскому человеку нельзя никак. Сам папа римский их на это благословлял. Миротворец, мать его!.. Семьсот лет они нашу душу наизнанку вывернуть хотели, да под себя подладить, а за семьдесят лет почти вывернули. Под себя подладили. За шмотки, за красивые обертки, за сладкую жизнь. Был я в этой Америке — хлеб там и то кислый. Хуже нашего нынешнего. Пресные они все, у каждого только за себя задница болит. И мы теперь такие.
— Ой наплел, наплел, умник! — закричала полногрудая продавщица. — Вон у меня сестра Нинка один раз в этот «перпетум» сходила и все! Как в сказке! Все, чего душа пожелала, то и получила: квартиру и мужа! Не вам, алкоголикам, чета! И себя и детей на три поколения вперед обеспечит. А при ваших коммунистах чего бы она получила? Гипертонию, десяток абортов и светлое будущее по телевизору!
Мужики одобрительно загудели.
— Да при чем тут коммунисты?! Во всякую дыру затычку нашли! У нас, точнее у вас — президент, между прочим, большой коммунист, — опять вскинулся очкарик. Он раздосадовано махнул рукой, выпил и направился к выходу. — Говорил же себе сто раз — не мечи бисер, без толку, телевизор не перекричишь…
Продавщица еще что-то пробурчала ему вслед, и через минуту все говорили о чем-то другом.
5
Где-то в пятом часу вечера мы с, Андреем вывернули на улицу Дзержинского. Ни пьяные, ни трезвые. Какое-то облако единого порыва двигалось вокруг нас: дурманило, будоражило и тянуло на подвиги. Мы громко разговаривали, грозили всем кому ни попадя, хохотали, декламировали политическую тарабарщину и хорошие стихи. На нас смотрели как на подвыпивших школьников, которые только что сдали последний экзамен. Какого черта нас несло на Дзержинского, 22? И чем ближе мы подходили к этому дому, тем больше убавлялось в нас игривого веселья.
На крыльце нас встретил Варфоломей. Он молча и с достоинством слуги великого государя открыл перед нами дверь. И Андрей, который всю дорогу грозился разнести эту контору, вдруг приутих и как-то весь сжался. Я тоже более не испытывал эмоционального подъема. Смутное предчувствие начала беды дохнуло в лицо, и день из оранжевого заката провалился в серые облака, в пасмурное болото.
В приемной Гражина сообщила, что нас уже ждут. Несколько секунд она сомневалась насчет Андрея, но потом все же пустила нас обоих. За «моим» столом сидел Сэм Дэвилз и с кем-то разговаривал по телефону. Увидев нас, он сразу же положил трубку и пригласил сесть.
— Надеюсь, наш разговор пройдет в цивилизованной обстановке, и мы обойдемся без театральных эксцессов, — он подозрительно посмотрел на хмурого Андрея. — К моему величайшему сожалению, — теперь он обратился ко мне, — мы не можем больше поддерживать с Вами деловые отношения, Сергей Иванович. И это действительно искреннее сожаление. Человека с Вашими способностями на определенной территории компьютер вычисляет раз в три-пять лет! Но Вы не сможете больше работать по той простой причине, — он достал из ящика стола индикатор и направил его на меня. Ярко и уверенно загорелась красная лампа. — По той простой причине, что Вы растратили по пустякам, на ненужное сюсюканье свою биоэнергетическую субстанцию. Кстати, Вам никто никогда не скажет за это спасибо. Наша работа не терпит эмоций, а псевдодоброта только еще больше вносит в этот мир неразберихи, беспорядка, что всякий раз подчеркивает его полное убожество и несовершенство. И все же Вы прекрасно поработали на нашу компанию, и Ваша биоэнергетическая субстанция, хотите Вы того или нет, тоже теперь принадлежит «Аме-рикэн перпетум мобиле», поэтому, как это было принято у вас при социализме, мы назначаем Вам солидную пожизненную пенсию и право пользоваться нашими услугами бесплатно.
— Похоже, Серега, это у тебя профессиональное заболевание, — без всякой иронии заметил Андрей. — Инвалид американского труда.
— Да, что-то вроде того, — подтвердил Сэм Дэвилз.
— Выходит, ты человек еще не совсем пропащий… — о чем-то задумался Андрей.
— А если мы выступим с разоблачением в средствах массовой информации? — по-американски выразился я. Но сказал это просто так, ради того, чтоб хоть что-то неприятное сказать для «дядюшки Сэма».
— Пожалуйста! Сколько угодно! — Сэм Дэвилз был невозмутим. — На Ваше злопыхательство откликнется дюжина прогрессивных газет, и ВЫ, в свою очередь, будете разоблачены как люди, мешающие международному научно-техническому эксперименту. В конце концов мы не нарушаем никаких обязательств, не причиняем нашим клиентам никакого ущерба: ни физического, ни морального. Наоборот, мы меняем их жизнь к лучшему и делаем это только за то, что вносим их имена в наш компьютер. Мы вовсе не виноваты, что некоторые предпочитают менять биоэнергетическую субстанцию на минутные бесперспективные желания. Но, сами понимаете, для нас особо важна свобода выбора. А как Вы поступите с высоким моральным аспектом нашего предприятия? Ведь речь идет о счастливом будущем всего человечества! Так что Ваши личные домыслы не приведут Вас никуда, кроме психиатрической лечебницы самого строгого режима.
Последняя фраза в его отповеди звучала особенно убедительно. Все это время в руках у него вертелся индикатор. Он, словно играя, направлял его то на меня, то на Андрея, и лампы мигали как светофор: красный-зеленый, зеленый-красный. Зеленым он любовался, как любуется охотник подплывающей к берегу дичью.
— А Вы, Андрей Юрьевич, если действительно хотите помочь Вашему другу, — лицо Сэма Дэвилза стало насмешливоехидным, — можете заключить с нами контракт-пари. Мы со своей стороны ставим биоэнергетическую субстанцию Сергея Ивановича. Вы — свою. Вы же читали, я надеюсь, достаточное количество русских сказок. Например, если Вы помните, герой сказки, чтобы спасти своего друга, идет за тридевять земель за живой водой и при этом рискует собственной жизнью. Вы же с точки зрения материализма и даже диалектического не рискуете ничем. Так что…
— Я согласен! — неожиданно обрубил Андрей. — Говорят, что хотя бы одна спасенная душа… — он осекся. — Я согласен, и все.
Мистер Дэвилз еще долго излагал условия новой сделки. Андрей его внимательно слушал, а меня вдруг стало неумолимо клонить в сон. Сэм Дэвилз начинал новую игру, получая от этого только ему понятные выгоду и удовольствие. Андрей играл в благородство, а я просто спал с открытыми глазами. Мы уходили, или я остался? Помню расплывчато: Сэм Дэвилз картинно раскланивается с Андреем, улыбается. Меня словно нет для них обоих. Сэм Дэвилз сама вежливость из тихого омута. А был ли здесь Андрей?
