Он описал рукой круг, потом наставительно поднял палец:
— Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться.
Я вздохнул.
«Бедные человеки, — подумал я. — Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные с нарушением правил, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до момента, когда тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не объяснили вам, что драка — не шахматы, и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?»
— Ага, — сказал я вслух. — Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет?
Он пожал плечами.
— Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, — сообщил он почти весело. — Будете строить там башни, не иначе. Наверное, там вы быстрее поймете, что нельзя забираться туда, куда не разрешено.
— Может, тогда и поймем, — согласился я. — Однако в этой позиции еще можно играть. Предлагаю ничью.
Он не понял, и я повторил:
— Предлагаю ничью. Ты заберешь свое войско и отправишься восвояси.
— А вы?
— А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть — ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас здесь уже не будет. Договорились?
— Вам нельзя здесь оставаться, — сказал он; — Это не разрешено, разве я непонятно объяснил?
— Ну ладно, — сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. — В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда, или придется выгонять вас силой?
Тут он понял, что я говорю серьезно.
— Ты на самом деле не хочешь сдаваться?
— Не вижу повода.
— Но тогда… тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, не отделаетесь даже Горячими песками, тогда… ну, вам будет очень плохо.
— Тем, кто доживет, — сказал я.
Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я думал: а почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со своими правилами в этот симпатичный, хотя и обреченный монастырь?
— А вот зачем, — ответил я сам себе. — Тут находится что-то такое, что для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами — им известно только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории. Нет, не Для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали болевую точку в их организме. И те, кто послал сюда дружину, ощущают боль и хотят от нее избавиться.
Но боль бывает и полезна. Что, если мы все же со здешними властями не поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае — Уве-Йорген прав — нам придется спасать их силой, то есть — вынудить правительство сотрудничать с нами. Нет, мы никак не должны убирать пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию… Мы останемся здесь.
— Слушай, — недовольно сказал парламентер. — Ты не видишь, что я жду? Сколько я могу стоять так, по-твоему?
— Ладно, — сказал я. — Теперь запомни как следует то, что я скажу, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию и скажи, что переговоры мы станем вести только на самом высоком государственном уровне. Понял?
— Нет, — искренне ответил он. — Вам надо сдаваться — почему же ты еще ставишь какие-то условия?
Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно.
— Тогда так, — сказал я. — Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда.
Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным. Однако в ответ он только улыбнулся.
— Что ты говоришь! — сказал он. — Оглянись: твои уже готовы сдаться! Они-то знают, что вы проиграли!
Я внял совету и оглянулся.
И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив автоматы на песке. Молодцы и вправду решили сдаваться — по тем правилам, какие были у них приняты; парни стояли кучкой, безоружные и унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо, Георгий — презрительно, а привыкший прощать Иеромонах был, кажется, даже рад тому, что молодые люди не впадут во грех смертоубийства.
— Никодим! — крикнул я. — Подбери оружие!
Он кивнул.
Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова повернулся к ожидавшему парламентеру. Тот улыбнулся.
— Ну? — сказал он. — Убедился? Несите все оружие сюда. И ты отдай свое тоже.
— Просят не беспокоиться, — ответил я ему языком объявлений. Медленно снял автомат с плеча и двинул прикладом ему под вздох.
Он не ждал этого, оглянулся и упал, и стал корчиться на песке, откусывая большие куски воздуха. А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в спину они стрелять не станут. И вообще вряд ли станут стрелять.
Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня.
— А ну пошли отсюда! — сказал я сердито.
Они глядели, как побитые песики.
— Как же… — пробормотал один из них. — Они ведь выиграли…
— Повезло вам, мальчики и девочки, — сказал я невесело. — Вы не знаете, что такое война — и не надо вам знать этого. Бегите куда глаза глядят и постарайтесь не попадаться в руки войску.
— А вы? — нерешительно спросил другой.
— А мы играем по своим правилам. Но они — не для вас. Ну — кругом марш!
Они поплелись прочь.
— Да не туда! — крикнул я им вдогонку. — Шагайте в глубь леса и обойдите их стороной!
После этого они задвигались побыстрее.
Я поглядел в сторону противника. Четыре стрельца тащили нокаутированного мною парламентера в свой тыл. Остальные клацали фузеями, снова изготавливая их к бою.
Мы с Иеромонахом залегли так, чтобы защищать ход, ведущий к кораблю; возможно, нам придется отступить туда и отсиживаться в этом доте.
— Ну, отче, — сказал я.
Инок не услышал; он бормотал что-то, и мне показалось, что я расслышал слова вроде «Одоления на супостаты…». Я даже не улыбнулся: каждый настраивается на игру по-своему. Мне вот достаточно подумать об Анне.
Я покосился на нее: она, конечно, не усидела в корабле и теперь лежала рядом со мной.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она с любопытством.
— Хотим доказать, что еще не вечер.
— Но их ведь больше?
— Ничего, — сказал я. — Зато мы в тельняшках.
Я и не ожидал, что она поймет это. Но она не поняла и многого другого.
