Шатаясь, я выпускаю зеркальце из рук. Оно разлетается на осколки.
– Как тебя зовут? – требовательно, по-военному призносит девушка.
– Эрих Таннебаум, – механически отвечаю я. – Оберштурмфюрер, фронтовые части СС. Служил сначала в Риге, потом в Новгороде. Также принимал участие в карательных операциях, награждён Железным крестом. Отправлен в Сталинград 28 августа 1942 года.
Она кивает, удовлетворённо улыбается. Лезет в сумочку за сигаретами.
– Приятно познакомиться с тобой, Эрих, – прикуривая, говорит девушка. – Здесь меня зовут Оля Селина: и нам обоим неизвестно моё настоящее имя. Но это мне было три года от роду, и я сгорела живьём в деревне Алексеевское – в доме, который ты приказал уничтожить. Помнишь, я рассказывала о себе? Я так любила малину, и когда её ела, у меня были измазаны обе щёчки. Я обожала играться со своей куклой Нюшей. Я с полутора лет научилась говорить «мама», тянула к матери ручки, а она подбрасывала меня в воздух и целовала… Кто знает, кем бы я стала? Может быть, художницей или актрисой. Физиком или учительницей. Пусть и домохозяйкой, что разведётся с мужем и станет тайком от детей приводить в дом любовников. Без разницы, я этого никогда не узнаю.
Она делает уже привычную паузу, выдыхая табачный дым.
– ПОТОМУ ЧТО ТЫ УБИЛ МЕНЯ.
В паническом ужасе я отступаю, балансирую на краю обрыва. Она снова улыбается – и я опять, как в том кафе в Урадзиотсутоку, вижу череп с пустыми глазницами.
Глава 8. Поцелуй
(пространство в лесу, без времени и адреса)
Нет никаких сомнений – то, о чем я догадывался с самого начала, превратилось в реальность. Она сошла с ума. Конечно-конечно, и это многое объясняет – в том числе исчезающие стены храма Одина и обугленные дома на здешней поляне. Вероятно, я просто заразился от неё сумасшествием, это вирус, поражающий мозг. Есть же фильмы на тему, как людей охватывает безумие после укуса бешеной обезьяны.
Я не мог убивать детей. И помню свои чувства после того видения. Да, я не отличаюсь добротой… но я не тронул пальцем ни одного ребёнка, а уж сжечь его в доме…
Пора заканчивать с этим. Избавиться от её чар.
Я пытаюсь оставаться невозмутимым, но, увы, это совсем не тот случай. Спокойствие изменяет мне. Меня охватывает приступ истерики, я впервые в жизни срываюсь на крик.
– Этого не может быть! Вспомни, ты же сама сказала… Тебя перетащило сюда из другого, параллельного мира!!! Как я туда проник, чтобы совершить такое? Это не я! ЭТО НЕ Я!
Я кричу это и вновь ощущаю во рту вкус дыма, смешанный с чем-то солёным. Кажется, это кровь. С каждым новым словом я вижу сам, своими глазами… Вот, получив приказ от оберста Нойманна, я спускаюсь по тропинке холма, иду меж горящих домов, не снимая противогаза. Под ногами шипят угли. Я знаю, что делаю, но не могу ослушаться приказа. Подхожу к хате, откуда доносится громкий детский плач. В окне – трёхлетняя девочка с опухшим от слёз, зарёванным лицом. Она вскарабкалась на подоконник, стучит по стеклу. Я так ясно вижу её. Ольга очень похожа на этого ребёнка – даже сейчас, повзрослев. Солдаты смотрят на меня, ожидая команды. Каждого я знаю по имени – вот Ганс из Ганновера, вот весельчак Хайнц, что обожает рассказывать сальные анекдоты, а вот – паренёк Вольф из Гейдельберга, не такой идейный, как я, – он пошёл в СС, потому что настояли отец и мать, состоявшие в партии. Я поднимаю руку. И резко опускаю её.
У меня по щекам льются слёзы. Обжигают кожу, словно огонь.
– Я не мог… почему… что со мной происходит… пожалуйста, скажи мне…
Ольга смотрит на меня – с сестринской нежностью. Гладит по голове.
– Ты умираешь, Эрих, – спокойно и грустно произносит она. – Помнишь своё видение – когда обер-лейтенант застрелил солдата, а через мгновение получил пулю в голову от русского снайпера? Так вот, ЭТО ПРОИЗОШЛО С ТОБОЙ. Пуля засела в твоём мозгу, ты лежишь в коме в немецком госпитале в Сталинграде, а врач не удаляет пулю – иначе ты погибнешь. Но тебе осталось недолго. Твоя жизнь в Москау – это галлюцинации, которые длятся весь последний месяц: результат погружения инородного тела в область мозга, отвечающую за сны. Ты спрашивал про параллельный мир? Нет никакого параллельного мира, Эрих. Никогда в реальности не появятся рейхскомиссариат Москау, Калифорнийская Республика и Ниппон коку – хозяйка половины мира. Это всего лишь твои сны, твои видения, твои переживания в глубине разума. Даже находясь без сознания, ты не можешь забыть убитую тобой девочку, поэтому я всегда здесь, в твоих мыслях. Мир вокруг тебя становится призрачным, пропадает – ты сам уходишь вместе с ним. Едва ты испустишь предсмертный вздох, твоя Вселенная умрёт. Я слышала слова лечащего врача… Эрих, ты доживаешь последний час.
Я поднимаю голову. Смотрю на небо.
Странный мираж, что охватил моё сознание недавно. Белый непроницаемый туман, звон металлических вещей, мерцающие «светлячки». Теперь понятно. Госпиталь. Звенят пули, которые врачи достают из тел раненых солдат и бросают в жестяные лотки. Операции делают при свечах, электричества нет, – вот откуда множество огоньков. Нас осадили русские – держимся на конине, грызём мёрзлый хлеб. Единственная, доступная в любом количестве вещь – шнапс. Я пил его все эти дни, надеясь забыть русскую девочку в окне… Не получилось. Меня разом охватывает страшная усталость. Всё кончено.
Я больше ничего не хочу – кроме как умереть.
Мои пальцы вцепились в орла со свастикой на кармане. Я вырываю его «с мясом». Сдираю петлицы с молниями. Отшвыриваю, топчу каблуком витой погон. Ноги подгибаются, я падаю перед Ольгой в пепел – на колени. Она невыразимо прекрасна.
– Прости меня, – рыдаю я. – Я так виноват перед тобой. Пожалуйста, прости…
Я хочу поведать ей многое, но слов больше нет. Я повторяю одно и то же. Мои секунды утекают, а мир вокруг меня исчезает – съёживаясь, подобно талому снегу. Лес рассыпается на порошинки, небо треснуло, как стекло, и в трещины видны языки огня.
Она опускается рядом. Берёт мои руки в свои.
– Скажи мне, – шепчет она, – то, что давно хотел сказать. Скажи сейчас.
– Я люблю тебя, – говорю я и удивляюсь, насколько легко мне дались эти слова.
Наши губы соприкасаются.
Поцелуй недолог. Он даже невинен, без языка, как целуются французы (по крайней мере, мне про это рассказывали). Её губы мягкие, податливые и тёплые. Я долго этого ждал.
Слышится раскат грома, но я не чувствую боли в ушах.
Мир распадается окончательно. Вселенная отныне не существует. В прах и пепел обращаются города Москау, Лондон, Нойе-Йорк, рейхскомиссариат Туркестан. Тают памятники фюреру, орёл на гербе Москау блёкнет – и испаряется, словно нарисованный исчезающими чернилами. Ни храмов Одина, ни штаб-квартиры Управления имперской безопасности, ни танков шварцкопфов, занявших столицу… Всего этого больше нет. Они развеялись, как утренняя дымка, – мир, созданный моей фантазией, умирает без конвульсий. Мы посреди чёрного пространства, кромешной тьмы, окутавшей нас после поцелуя. Даже непонятно, на чём мы стоим, ведь земли тоже нет… плаваем в воздухе. Я отстраняюсь от её губ – и вижу, что целую череп. Но меня это совсем не пугает.
